Глеб Шульпяков - Фес

И нашел тоже не женщину, не новую жизнь. А себя. Обрел свое собственное, внутреннее время. В этом времени тебе больше не нужно играть роли. Быть актером или режиссером. Зрителем. Софиты гаснут, спектакль окончен. Что будет с тобой в новой жизни? Мы не знаем. Возможно, ты просто закроешь дверь в театр – и растворишься в толпе. Возможно, останешься на сцене. Отыщешь своих – или не найдешь, не важно. Вернешься туда, где улица с баром и терраса над пропастью. Или туда, где все дома стоят спиной друг к другу и где тебя ждет мальчишка с удочками. Или в подвал, где на полу лежит мертвое тело. Ты будешь тем или этим, многими. Или никем. Если время – это древоточцы, которые подтачивают человека, то это время для тебя кончилось. Новое время будет не разрушать, а лепить тебя. Теперь ты – объект, глина. Замысел. Материал, с которым будет работать время. Поэтому давай, тащи свой рюкзак – немного осталось. Вот уже фабричные корпуса из красного кирпича – видишь? Знакомый бетонный дом, ты сравнивал его с бункером. „Клуб Глухих Любителей Танго” – что может быть лучшим прикрытием? Никому и в голову не придет, что на самом деле происходит под такой вывеской. Так что не тяни. Нажимай кнопку. Вылезай из колодца, двери в сад – рядом”.

– Кого? – В щель высунулось лицо.

Мучнистую щеку пересекал след от подушки.

– Никого нет, завтра с одиннадцати. – Не дожидаясь ответа, охранник захлопнул дверь.

Я снова нажал кнопку.

– Что, не по-русски? Говорю – нет!

Он дернул ручкой.

– Убери, гад! – попытался выбить мою ногу.

Обрезанное дверным проемом лицо тряслось от злости.

– Никого нет, ремонт – понял?

Дверь распахнулась, от неожиданности я ввалился внутрь.

– Иди смотри! Сейчас узнаешь!

В каморке звякнул телефон, охранник принялся накручивать диск.

Я быстро спустился по лестнице. Кроме бетонных опор, ничто не напоминало о том, что в подвале находился клуб. Ободранные стены источали каменный холод. Ни барной стойки, ни сцены. Ни прожекторов. Вообразить, что на месте огромной лужи лежал паркет и танцевали пары, невозможно.

– Что мы ищем, молодой человек?

Рядом с охранником стоял другой, помоложе, в костюме.

– Мне нужен клуб. – Я протянул бумажку с адресом.

– Кто дал вам этот адрес? – “Костюм” сверлил взглядом.

– У меня здесь свидание с девушкой. Это ее записка.

Охранник хмыкнул:

– Здесь!

– Динамо ваша девушка. – “Костюм” приподнял тяжелые надбровья.

Бумажка с адресом спланировала в лужу.

– Прокрутила динамо, понятно?

Охранник провел по щеке, как будто хотел стереть след.

Волна ряби от бумажки ударилась в стену и потухла.

Я поднялся по лестнице и вышел.

Улица, улица. Какая же она чужая, незнакомая! Фасады как будто выгорели на солнце, такое впечатление, что улицу покрывает слой пыли.

Движения нет, выходной. У памятника пусто, концерт отменили. Ветер встряхивает кусты сирени, ее ветки колышутся волнами, и композитор делает вид, что дирижирует ими.

На парапете, подложив картонку, сидит бомж. Его ноги замотаны в пленку и напоминают ноги космонавта. Кряхтя и причмокивая, он перепеленывает их.

От угла за бомжем наблюдает милиционер. Руки у него в карманах, плащ потемнел от дождя. Воротник подпирает фуражку. Время от времени изо рта вырывается пар.

Милиционер достает сигарету и закуривает.

По воздуху струится запах благовоний. За “Оладьями”, где раньше был банк или офис, построили храм. С тремя небольшими башенками он похож на чернильницу. Я подхожу, разглядываю быка. Вырезанный из цельного куска дерева, он охраняет вход.

В полумраке храма мерцает позолоченная скульптура с огромным глазом во лбу. По залу движутся тени. На выходе из храма девушка кладет быку на круп ладони и что-то шепчет.

Я возвращаюсь к памятнику. На мостовой сложены доски и трубы. “Значит, террасу разобрали совсем недавно”, – говорю себе. А сердце стучит как сумасшедшее. Я поднимаю голову – первый, второй этаж. “Не может быть!” На балконе вместо голубятен – ржавая коробка кондиционера. Шторы исчезли, стекло закрывает обычная занавеска.

Латунная ручка покрыта испариной и холодит руку. Дверь за спиной кто-то подхватывает, я вижу очкастого парня, который входит следом. Очки у него сразу запотевают. Он беспомощно озирается поверх стекол.

И протискивается между столиками.

Сводчатые потолки в кафе посерели, в углах пыль. Панели на стенах в царапинах, некоторые заменили на пластик. Со столов исчезли стекла, из-под стекол – старинные афишки.

Официантка скучающе оглядывает рюкзак. Не меняя выражение лица, поднимает глаза.

– Кофе, пожалуйста.

Радиоточка на стене трещит, передают сигналы точного времени.

“В Петропавловске-Камчатском полночь”, – говорит диктор.

Я подношу стакан к губам и слизываю кофейную пенку.

Дверь хлопает, под потолком проносится струя холодного воздуха.

В кафе вваливается группа молодых людей, они ставят черные футляры с музыкальными инструментами на пол, рассаживаются. Саксофон, виолончель, туба – футляры напоминают гигантские скворечники.

В какой момент появляются они ? Чтобы меня не заметили, я опускаю голову.

Несколько секунд жена и художник стоят в двух шагах от меня. Озираются, ищут свободное место. Смотрят на меня – и не замечают.

То, что я вижу, не укладывается в сознании. И вместе с тем обыденно, привычно. Как они занимают стоячие места. Как она выкладывает локти на мраморную столешницу, подпирает подбородок. И как другой рукой поправляет волосы. У нее новая стрижка, как у мальчишки. Это делает ее лицо юным.

Художник тоже выглядит помолодевшим. Наверное, они только что вернулись с отдыха. Он приподнимается на носках и стоит, держась пальцами за край стола.

“Влажными и холодными”. Я вспоминаю его рукопожатие.

Она то и дело поглядывала через стекло витрины на улицу. Иногда ее взгляд останавливается на мне, я замираю. Но взгляд перемещается дальше, она меня не узнает или не видит.

На каждый удар двери художник оборачивается – он тоже кого-то ждет. Мы несколько раз встречаемся взглядами, но его лицо остается невозмутимым. Он не узнает меня тоже.

Судя по жестам, улыбкам, по тому, как он отнимает от лица ее руку и забирает в свою, как дышит, чтобы согреть ее, – это близкие люди.

Дверь хлопает, они поворачивают головы. На лицах улыбки. Боком, чтобы не задеть посетителей, между столов пробирается крупная девушка. Это следователь. В эту же секунду фрагменты складываются в картину.

Я понимаю, что на фотографии, которую мне удалось вспомнить в подвале, с художником стояла именно она. Что у них давняя история – из прошлой или позапрошлой жизни, которая каким-то образом перешла в эту, и что моя жена тоже играет в этой истории свою роль.