Ричард Бротиган - Следствие сомбреро

Японка работала психиатром в отделении неотложной помощи местной больницы.

Психи, с которыми она сталкивалась по ночам, в сравнении с юмористом были ребятами простыми и незамысловатыми.

Небольшая толпа уже сгрудилась вокруг мэра, двух плачущих людей и сомбреро. Людям было любопытно, что тут делается, но они лишь стояли и смотрели на мэра, двух плачущих людей и сомбреро.

Толпа в основном помалкивала. То и дело кто-нибудь чуточку перешептывался. Затруднительно вообразить, что эти самые люди вскоре будут давить местную полицию, до упора воевать с Национальной гвардией, а затем палить по танкам, парашютистам и тяжеловооруженным вертолетам. Если поглядеть на них теперь, ни за что не скажешь ничего такого.

Мэр все пытался заставить двух мужиков утихнуть, чтоб он мог разобраться, но головы этих двоих утопали в слезных водопадах, и оба не в состоянии были умолкнуть или объясниться.

Толпа перешептывалась.

– Это что, сомбреро? – прошептал один.

– Это сомбреро, – прошептали ему в ответ.

– Что оно делает посреди улицы?

– Не знаю. Сам только подошел.

– Потерял кто-нибудь?

– Не знаю.

– Вот и я не знаю.

– Я сам знаю, что ты не знаешь, ты же только что меня спросил.

– Точно. Спросил. Извини.

– Тут не за что извиняться.

– Спасибо.

На другом краю толпы тоже зашептались:

– Чего это они плачут?

– Это что, мэрский родич?

– Ага.

– Чего он плачет? Я раньше не видал, чтоб он плакал. Вроде плаксой никогда не был. Я с ним в школе учился. Он легкоатлетом был. Пробегал стометровку за десять и три. Еще какой бегун. Ни разу не плакал.

– Тихо! Я хочу послушать, что мэр говорит.

– В те времена десять и три – не хухры-мухры.

– Это все прекрасно, но я хочу послушать мэра.

– Я что, слишком много говорю?

– Да!

Мэр уже не на шутку разозлился.

– ХВАТИТ РЕВЕТЬ! – закричал он. – ПРЕКРАТИТЕ СИЮ ЖЕ СЕКУНДУ! СЛЫШИТЕ? Я ВАШ МЭР! Я ВАМ ВЕЛЮ ПРЕКРАТИТЬ!

От воплей мэра двое, естественно, продолжили плакать и заплакали еще сильнее, если это возможно, а это, как выяснилось, возможно.

Шепотки продолжались:

– Чего это мэр орет? Я раньше не слышал, чтоб он орал.

– Не знаю. Я за другого кандидата голосовал. А ты за мэра?

– Ага, я за него.

– Тогда не спрашивай, чего он орет. Сам же за него голосовал.

Зашептались две женщины:

– Какой скандал!

– Где скандал?

– Здесь.

– А.

Шептались дети:

– Эти люди плачут.

– Ага, хуже нас.

– Если б я так ревел, меня бы в комнату – услали.

Шептались старики:

– Слыхал? Нам социальную страховку повысят.

– Не-а, не слыхал.

– Четыре и один процента с ноября, если Конгресс одобрит.

– А если не одобрит?

– Что?

– Я говорю, если Конгресс не одобрит?

Шептались две домохозяйки:

– У меня задержка на восемь дней.

– Думаешь, опять залетела?

– Надеюсь, нет. Троих с головой хватит.

– Помнится, ты как-то говорила, что хочешь ровно дюжину.

– Я, значит, была не в себе.

Шепот набирал обороты.

Толпа росла и оживлялась.

Внезапно шепот зажужжал пчелиным роем.

Толпа шаг за шагом по расписанию двигалась по пути, что приведет их к борьбе с федеральными войсками и сунет городишко в центр всемирного внимания.

Уже недолго.

Какие-то несколько часов, и уши их свыкнутся с грохотом пулеметов и артиллерийским огнем, а весь мир станет на них смотреть.

Всего несколько дней оставалось им до прибытия президента Соединенных Штатов, который оценит ущерб и протянет целительную пальмовую ветвь утешения и примирения.

Он также произнесет знаменитую речь, которую выгодно сравнят с Геттисбергским посланием Линкольна. [4]Через несколько лет ее напечатают в школьных учебниках. И еще объявят государственный праздник – в память о погибших и дабы вновь настроить живых на дело национального единства.

Наконец видение сэндвича с тунцом улетучилось из головы, и он смог отрядить рассудок на дальнейшие поиски чего-нибудь поесть, поскольку теперь он был очень голоден. Ему требовалось что-то съесть, притом срочно.

Сэндвиче-тунцовое отчаяние исчезло, и голова поигрывала другими питательными вариантами. Должно ведь найтись такое, что он может съесть.

Гамбургеры исключены, сэндвичи с тунцом тоже.

Оставались тысячи съедобных вещей, и о некоторых он задумался.

Супа не хотелось.

В кухне была банка грибного супа, но суп он есть не станет.

Ни за что.

Он подумал про авокадо.

Это неплохо.

«Я съем авокадо».

Он мысленно откусил авокадо с лимонным соком – получилось вкусно. Да, вот что нужно – авокадо. Потом он вспомнил, что авокадо у него нет, а все магазины поблизости закрыты, поскольку час поздний.

Юморист купил авокадо месяц назад – в тот день, когда японка сказала, что больше не желает его видеть. Его чувства пришли в такое расстройство, что он игнорировал авокадо, и в конечном итоге авокадо сгнило на кухонном подоконнике, и пришлось его выбросить.

Хорошо бы у него сейчас было это авокадо. Он бы полил его лимонным соком и смог забыть о голоде. Стал бы переживать из-за чего-нибудь другого. Снова бы задумался о своей любви к потерянной японке, а может, занял бы голову какой-нибудь малодушной ерундой. Поводы для переживаний у него никогда не иссякали. Преследовали его, точно миллионы дрессированных белых мышей, а он был их хозяин. Научи он свои переживания петь, в сравнении с ними мормонский хор «Табернакл» пел бы, как огурчик.

«Может, омлет», – подумал он, хотя знал, что в доме нету яиц, а в ресторан идти не собирался.

Да, яйца – это было бы хорошо.

Взбитые и легкие.

Точно.

Яйца.

Нередко во время двухлетнего романа Юкико в этот час оказывалась у него. Возвращалась с работы около десяти, ехала к нему домой и проводила с ним ночь.

Восемь часов пробыв среди психически неустойчивых людей, неудавшихся самоубийц, нервных срывов или психов в чистом виде, она получала свою долю его психологических благ.

Что интересно, она никогда не считала и не представляла его пациентом. Никогда не соотносила его с пациентами. Полагала его целостным жанром, единственным в своем роде. К тому же она была влюблена, так что не умела смотреть объективно на американские горки у него в голове.

Вскоре после знакомства она перечитала его книги – проверить, верны ли ее воспоминания. Читая их до знакомства, она думала, что книги про него, что он в них главный герой и пишет о себе.

Перечитав книги, она увидела, что в них очень мало от его подлинной личности. Ее удивляло, как ему удавалось столь искусно скрывать свою подлинную личность от читателей. На грани гениальности. Этот человек так замысловат – по сравнению с ним лабиринт выглядит финишной прямой. Вначале ее это привлекало, потому что она была очень умна. Когда же Юкико забеспокоилась, было уже поздно; она в него влюбилась, и чем становилось хуже, тем сильнее влюблялась.