Ричард Бротиган - Следствие сомбреро

Мазохисткой она тоже не была.

Просто так повернулось.

За тот месяц, что они не встречались, для нее многое прояснилось. Она раздумывала, почему стала с ним встречаться, и, разобрав тонны мозгового мусора, нашла какие-то выводы, походившие на объективные. Довольно примитивные вещи, она бы с легкостью нашарила их в пациенте, но сама не видела, потому что была влюблена.

Вот, например, о чем она размышляла:

1. С ним ни секунды не было скучно, даже когда он безумствовал в чистейшем бреду. От пациентских выходок ей нередко становилось скучно, потому что они такие предсказуемые. Его же проблемы были уникальны, а способность вырабатывать новые мании – невероятна.

2. Он часто бывал очень добр и внимателен и делал миллион разных мелочей, чтобы ее порадовать.

3. Важнее всего была его способность радовать ее в постели. Трахался он великолепно. Будь он на пятьдесят процентов хуже в постели, она бы освободилась от него гораздо раньше. Их роман продлился бы каких-то несколько месяцев.

Два года – это долго.

Ей было о чем подумать, но сейчас она спала, и голова ее была занята другим. Грезила о Японии.

Юкико родилась в Токио, но ее родители переехали в Америку, когда дочери было полгода. Ее отец был дипломатом, и она воспитывалась в Америке, а раз в два года ездила в Японию. Родители учили ее японскому и английскому, но, поскольку она выросла в Сиэтле, штат Вашингтон, японский стал для нее вторым языком.

Когда Юкико исполнилось четырнадцать, ее мать стала прелюбодейкой, заведя роман с высокопоставленным чиновником авиационного завода «Боинг» в Сиэтле. Узнав о романе, отец откликнулся самоубийством у себя в кабинете. Во Вторую мировую отец был офицером Японской императорской армии, человеком великой чести. Он покончил с собой, совершив харакири ножом для писем.

Это событие появилось во всех газетах. Опубликовали статью в журнале «Лайф», прошел сюжет в одиннадцатичасовых новостях. Всем телеканалам нашлось что сказать по этому поводу.

Тело отца кремировали и доставили назад в Японию, а чиновник из «Боинга» оставил жену, с которой прожил двадцать два года, и женился на матери Юкико, и Юкико жила с ними.

Этот скандал потряс Сиэтл, поскольку у чиновника имелись политические поползновения и его многие поддерживали.

Юкико отчима ни в грош не ставила, но жила дома, пока не окончила Университет штата Вашингтон. Она очень любила мать, и поэтому отчим так и не узнал, что не нравился Юкико. Она даже терпела прозвище, которое он ей придумал. Он звал ее Китайский Болванчик.

Она защитилась по психиатрии в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, а потом переехала в Сан-Франциско, где прошла интернатуру и теперь ночами работала в отделении неотложной помощи одной городской больницы.

В Японии Юкико бывала девять раз и очень коротко, а теперь ей снился теплый осенний дождь в городе Киото, который она любила больше всех.

Она оставила зонтик в тетушкином доме нарочно, и теперь ее радовало прикосновение дождя к лицу и волосам.

Она шла на кладбище, где захоронили отцовский прах. Обычно она грустила, когда шла на могилу, но сегодня ей не было грустно. Под дождем она была счастлива.

Она знала, что отец поймет.

– Я ВАШ МЭР! УВАЖАЙТЕ МЕНЯ ХОТЬ НЕМНОГО! ХВАТИТ РЕВЕТЬ, Я ВАМ ПРИКАЗЫВАЮ! Я ПОЗОВУ ПОЛИЦИЮ! – кричал мэр на двух плачущих людей. Он уже дошел до ручки. Не мог разрешить ситуацию разумно. Толпа разрослась, и мэр рехнулся. – ПОЛИЦИЯ! ПОЛИЦИЯ! ПОЛИЦИЯ! – закричал он, хотя один из плачущих людей приходился ему родичем. Мэр был сыт по горло. Он спятил.

Полиция, конечно, уже была в пути. Кто-то им позвонил, едва мэр спятил, и сказал, что на Главной улице – полномасштабный бунт.

– Тащите слезоточивый газ, и побольше! – сказал этот человек по телефону. Человек был в легкой истерике, так что полиция не знала, что и думать, но все-таки отправилась в путь.

Посреди двух плачущих людей, кричащего мэра и сомбреро, которое просто лежало, толпа пришла в ажитацию. Люди уже не шептались. Они беседовали громко и обыденно, а некоторые и сами стали кричать:

– Что случилось?

– Я не знаю!

– Я боюсь! – крикнул один старик.

– Это просто ахинея! – крикнула какая-то девчонка.

– Мэр сбрендил! – крикнула женщина средних лет, едва успев вытолкнуть слова, прежде чем кто-то дал ей в зубы.

Хороший удар брякнул ее об мостовую. Вырубил женщину, как свет.

Человек, который ее ударил, голосовал за мэра на каждых выборах, когда мэр баллотировался, и не мог вытерпеть, чтобы о его возлюбленном мэре так отзывались. Человеку недолго удалось понаслаждаться местью, ибо едва женщина с глухим бессознательным «бум» рухнула на мостовую, того человека вырубил другой, гораздо крупнее.

Еще остались мужчины, которые не будут стоять в сторонке и смотреть, как женщину бьют до отруба. Им плевать, что за обстоятельства привели к нокауту. Они просто откликаются, и этот человек откликнулся, хорошенько заехав тому человеку в челюсть. Отменный удар, и тот человек составил компанию женщине на мостовой. Они были так беспамятны, словно только что поженились, а толпа вокруг – чокнутая свадьба.

Дело поворачивалось весьма затейливо. Двое плакали дальше. Они столько плакали, что уже перестали быть людьми. В человеческом теле не бывает столько слез. Как будто прямо под ними бил слезный родник, бурлил вверх по ногам и питал их безостановочный плач.

Мэр окончательно слетел с катушек.

Он больше не кричал на тех двоих, чтобы прекратили плакать, и не грозил им полицией. Он выкрикивал всякую бессмыслицу – к примеру, номерной знак авто, которое имелось у него в 1947 году.

– АЯ четырнадцать девяносто два! – кричал он. – АЯ четырнадцать девяносто два! АЯ четырнадцать девяносто два! АЯ четырнадцать девяносто два! – выкрикивал он снова и снова. Всякий раз, когда он выкрикивал номер своего авто, толпа словно бы все больше приходила в ажитацию.

Номерной знак его авто подстрекал толпу к бунту.

Уже наступил полдень, и старшеклассников выпустили на обед. Школа находилась в трех кварталах на Главной улице города, и школьники спешили по улице к столпотворению.

– АЯ четырнадцать девяносто два! – все кричал мэр. – АЯ четырнадцать девяносто два! Уже полдюжины драк бурлили в толпе, которая выросла до нескольких сотен человек, и ежеминутно подходили десятки новых. В ответ на мэрские выкрики номера авто новоприбывшие толкали всех прочих и сами начинали что-нибудь кричать.

– Я тебя ненавижу! – закричала семидесятилетняя старуха какому-то незнакомцу, которого не видела ни разу в жизни, а потом заехала этому человеку, пожилому дядьке, прямо по яйцам.