Луи де Берньер - Война и причиндалы дона Эммануэля

Дважды Аурелио давал брачный обет:

Ему ни разу не пришлось бить жен за неверность, как требовал закон; их ни разу не изнасиловали, а значит, не надо было так же поступать с женами насильников или избивать виновных, которым запрещалось сопротивляться. Преступлений здесь, в общем-то, не было – только против других племен: обычное дело – похитить чужих женщин, особенно тех, кто знал толк в гончарном деле. Похищенные женщины воспринимали это как должное и радостно обустраивались на новом месте; некоторые побывали таким образом в нескольких племенах.

У женщин имелись свои обряды, в которых мужчины не участвовали. Когда умирал муж, жена под корень обрезала волосы, и никто не смел просить ее руки, пока они снова не отрастут. Поскольку на это требовалось девять месяцев, траур длился приличный срок, а в дальнейшем не возникали сомнения по поводу отцовства. Женщины верили, что переходный период при половом созревании опасен, и в это время не должно быть потрясений, неожиданностей, чрезмерных восторгов и расстройств. Они полгода сидели сиднем в хижинах за ширмами, закрыв лицо волосами, ни с кем не разговаривали и гуляли в сопровождении матушек, лишь когда стемнеет. Словно бабочки из куколок, они выходили созревшими женщинами, получавшими право носить улури и выходить замуж. Мальчики не имели подобных привилегий: им отводилось три месяца на превращение в мужчину; их не допускали в огороженное место, где женщины пережидали менструацию, – что-то вроде женского клуба, аналога мужского закрытого музыкального общества.

Как и отчего Аурелио потерял жен и детей, почему оставил наванте, – это уже другая история, которая ждет своей очереди, как и рассказ о его встрече с Кармен в Чиригуане и женитьбе; но уже ясно, как Аурелио, горный индеец-аймара, превратился в опытного обитателя Джунглей (над чем ломал голову Педро) и почему до конца жизни он не ходил ни с кем рядом – ибо так нельзя передвигаться в джунглях.

Гарсиа поручили стать наставником и попечителем Федерико. К удивлению мальчика, оказалось, что Гарсиа – из тех смутьянов-священников, что оспаривают любое учение и все указания церкви, но до кончиков ногтей остаются католическими священнослужителями и притом революционерами-марксистами.

Гарсиа происходил из среднего класса, из Медельина – миленького городка на горном склоне, откуда был родом и учитель Луис. В девятнадцать лет Гарсиа влюбился в девушку из богатой семьи, но родители отправили ее к родственникам в Коста-Рику, чтобы положить конец неприемлемой связи. В Сан-Хосе девушка вышла замуж за уругвайца, владевшего громадным состоянием, а убитый горем Гарсиа предался в руки святой матери-церкви. В семинарии он был одинок, серьезен и прилежен, но наставников тревожили его неортодоксальные высказывания. Гарсиа направили в глубинку, в городок, где подобные вещи не имели большого значения, и он добросовестно принялся за выполнение своих обязанностей.

Нередко случается, что какая-нибудь дамочка-истеричка из зажиточных, воспылав необъяснимой страстью к приходскому священнику, доходит до того, что растопыривается перед ним, предлагая вкусить своих прелестей. Когда это впервые произошло с отцом Гарсиа, он, стараясь быть мягким и отнестись к ситуации с пониманием, сочувственно, однако твердо заявил даме, что подобное невозможно. Но та продолжала домогаться и преследовать его так настойчиво, что вскоре весь город взбудоражился от совершенно необоснованных слухов, будто у священника интрижка. Как-то раз Гарсиа весьма раздраженно и в недвусмысленных выражениях потребовал от дамы оставить его в покое. Та восприняла упреки как женщина, а не как христианка, и в уязвленной гордыне высокомерно поклялась отомстить; она написала епископу, что священник неоднократно пытался ею овладеть – чаще всего в исповедальне и на алтаре.

Тайно прибывшие в город епископские дознаватели наслушались в барах и борделях непристойно-похотливых сплетен об отце Гарсиа, а также бесчисленных сальных анекдотов, где тот выступал главным героем. На допросе церковного суда отец Гарсиа напрасно пытался доказать свою невиновность. Епископ лишил его сана за прелюбодеяние.

Приговор тяжелым грузом лег на душу отца Гарсиа: он прекрасно сознавал, что епископ, осудив невиновного, совершил смертный грех. По ночам Гарсиа изводили кошмары, где епископ, объятый пламенем, корчился в страшной агонии.

Как-то утром, горячо помолившись, Гарсиа решил, что спасет душу епископа, лишившись невинности и совершив то самое преступление, за которое был осужден. В борделе девушка перекрестилась, прежде чем лечь с ним, а когда все закончилось, он отпустил ей грехи. Недалеко от истины предположение, что Гарсиа вошел во вкус прелюбодейства; вполне вероятно, он верил, что если будет грешить как можно чаще, то наверняка спасет душу епископа.

Не спрашивая позволения церкви, Гарсиа продолжил деятельность священнослужителя, став нищим. Он ходил из селения в селение, прося милостыню, утешая страждущих и умирающих, проповедуя и благословляя союзы, что заключались вне брака. День ото дня в нем росли гнев, недоумение и уныние при виде крестьянской бедности, невежества и страданий, и когда его, заподозрив в шпионаже, наконец схватили партизаны, Гарсиа понял, что оказался среди истинных своих братьев.

Гарсиа захватили, когда один партизан увидел, как тот посетил три борделя подряд. Рассудив, что этот человек никакой не священник, а только прикидывается и, следовательно, шпион, Франко привел священника в лагерь, подталкивая стволом «Калашникова».

В то время в отряде верховодил уже второй командир; первый организовал кампанию по сбору средств на революцию, вымогал деньги у всей округи и, набрав приличную сумму, слинял с нею в Испанию. Второй командир сделает то же самое год спустя, но пока, увы, находился на месте и избил священника ногами и ружейным прикладом так, что Гарсиа харкал кровью и был не в силах перекреститься. Его на всю ночь привязали к дереву, но утром он доказал, что и впрямь священник, прочитав всю заупокойную службу и простив командиру вину за проявленную накануне жестокость. Партизаны оказались перед выбором; большинство не желало убивать священника, пускай и распутного, но, с другой стороны, отпускать его тоже нельзя – может донести. Второй командир предложил отрезать Гарсиа язык, чтоб ничего не рассказал, отрубить руки, чтоб ничего не написал, выколоть глаза, чтоб никого не мог узнать, а уж тогда отпустить.