Салчак Тока - Слово арата

— Какое наше село? — охотно откликнулся крестьянин. — Известное дело. Село как село. Дворов, может, восемьсот наберется. А народу, однако, тыщи две.

Я не вытерпел и спросил:

— Про Ленина знаете?

— Как не знать! У нас, считай, каждый знает. Вы-ка лучше в тот вон пятистенник зайдите, к Прасковье Мезиной. Она все обскажет.

Мы пошли к избе, на которую он нам указал. У калитки нас встретила невысокая женщина лет сорока. Приветливо поздоровалась, пригласила сесть на скамейку. Узнав, кто мы и откуда, чем интересуемся, охотно заговорила. Сначала про себя:

— С малых лет по людям. Батрачила. И скотину пасла, и хлеб убирала…

— А правда, что вы Ленина видели? — спросил по-русски Монге.

— Не только что видела — с ими вместе жила. Год и десять месяцев. Помогала им.

Прасковья Алексеевна позвала за собой на улицу.

— Сначала Ильич один жил. Во-он в том доме, у Зыряновых. А после, когда Надежда Константиновна приехали с Лизаветой Васильевной, с матерью со своей, — у Петровых поселились.

— Я к им как попала? — продолжала она. — Услышала, ищут помощь по хозяйству. Думаю, пойду. Поговорила со своими — они ни в какую. Разве, говорят, можно к ссыльным? Урядник не разрешит. А меня только пуще раззадорило. Вечером, чтобы никто не увидел, побежала к им, а зайти боюсь. Стою под дверью. «Кто там? — спрашивают. — Заходите». Такой еще молодой, а уже лысоватый, лоб большой, усы рыжеватые, — дверь распахнул, зовет. Я в пол уставилась, молчу. За им женщина вышла. Косы длинные, губы припухлые, глаза большие. «Здравствуйте, здравствуйте, — говорит. — Чего же вы там?» Взяла меня за руку, в избу завела, подала стул. Села я и обратно молчу, глаза не подыму…

— Как вас звать? — это женщина спрашивает.

— Паша, — говорю.

— А меня Надеждой Константиновной, — и прохаживается по комнате. — Это муж мой, Владимир Ильич…

Ну, я маленько осмелела. Вижу, в комнате еще женщина сидит, пожилая. Надежда-то Константиновна заметила, куда я гляжу, — подсказывает:

— А это Лизавета Васильевна, моя мать. — И к ей: — Вот, мама, только и узнали, что девушку Пашей звать. Очень уж стеснительная…

Лизавета Васильевна спрашивает:

— Вы грамотная, Паша?

— Нет, — говорю и головой мотаю.

— А много грамотных у вас?

— Не знаю… — И верно не знала, кто у нас грамотный, кто неграмотный. — Поп и урядник, может знают.

Владимир-то Ильич как расхохочется:

— Урядник, конечно, знает!

Не заметила как, а разговорилась. Очень даже разговорилась. Пообещалась помогать им по дому. И уж никто меня не смог отговорить. Два года почти работала у их. Ох, какие хорошие люди были!… Грамоте меня научили.

…Опустились сумерки, а мы все сидели на скамейке и расспрашивали русскую крестьянку об Ильиче. Признаться, мне тогда многое было непонятно: что это такое «ссылка», «ссыльные», зачем великий человек, создавший партию большевиков, поднявший революцию в Россия, приезжал в глухую сибирскую деревню и жил в ней? Да и Прасковья Мезина не так-то много могла рассказать — что она знала?

И все же тот вечер в Шушенском запомнился на всю жизнь.

Мы возвращались к плоту притихшим селом. Шли молча. Каждый думал о своем.

Потомственные нойоны, сидевшие у костра, в который оставшиеся парни то и дело подбрасывали охапки травы, чтобы их сиятельствам не докучала мошкара, встретили наше появление презрительным молчанием.

Пюльчун стал шумно восхищаться увиденным в селе.

Дондук оборвал его:

— Что ты там нашел такого интересного? Что ты мелешь? Не забывай, мы находимся за границей. Ты член правительственной делегации. Не забывай об этом. С мальчишками по деревне отправился!

Мы хором вступились за него:

— Здесь Ленин жил.

— А вам бы лучше вообще помалкивать, когда говорят высокопоставленные люди!

Пюльчун не стал спорить с министрами. Он уселся рядом с нами и заставил Павылчыка рассказать все, что тот знал о Ленине.

Проговорили почти до рассвета.

— Жаль, что мы опоздали, — вздохнул Монге.

— Куда? — не понял я.

— В Москве будем, а живого Ленина уже не увидим…

И снова — от Шушенского плеса — вниз по реке. Тихо, величаво катился Улуг-Хем, становясь все шире и шире. Мы плыли и плыли мимо больших и малых селений. Встречавшиеся поселки мало чем отличались от наших — Копту-Аксы или Кундустуга. Бревенчатые избушки, большей частью без крыш, кособокие, почерневшие от времени и копоти. Лишь кое-где на возвышенности — церквушки, окруженные беленькими домиками. Не так ли и у нас? Невольно вспоминались редкие восьми- десятистенные белые юрты феодалов среди тысяч драных юрт кочевой Тувы, богатые строения ламских монастырей — хуре…

Уже к вечеру из-за поворота навстречу нам вылетела с большой скоростью лодка, оглушив треском и шумом. Все, кто сидел и лежал на плоту, повскакали. Оставляя позади себя пенистые волны, лодка устремилась к нам и ткнулась в борт. Шум и треск прекратились. Трое мужчин из лодки перебрались к нам.

Один из них громко сказал:

— От имени горсовета Минусинска — пограничного города Советской России — приветствую прибывшую к нам делегацию танну-тувинского правительства!

Он чуть посторонился, пропуская вперед своих спутников.

— Мы очень рады, — пробормотал Имажап. и, вытащив свой хоорге — каменный флакончик с нюхательным табаком, хотел было предложить гостям отведать, но воздержался, потому что переводчик шепнул ему: «Это неудобно!»

— Ну, как ехали? Не было никаких неприятностей по дороге? — спросил тот же человек.

Усатый, с загорелым лицом, в военной гимнастерке, перехваченной широким ремнем, в хромовых сапогах, он держался как старый добрый знакомый.

— Хорошо ехали, — сказал Дондук и закурил. — Улуг-Хем хоть и свиреп, но милостив…

Тем временем плот подошел к пристани, где собралась огромная толпа. У многих в руках были красные флаги или натянутые на палки кумачовые полотнища с белыми буквами. Несколько человек держали большие и маленькие трубы из желтого и белого железа. Люди что-то кричали, каждый норовил протиснуться вперед.

Привязанная к плоту лодка вдруг затарахтела. Двое прыгнули в нее, отцепились, чуть отплыли в сторону, подняли со дна лодки какой-то ящик на треножнике и стали в нас целиться?

— Что это они делают? Зачем русские целятся? — обеспокоенно спросил Дондук у Имажапа. Тот пожал плечами.

Проскрежетав по гальке плот стукнулся о берег. Делегаты впереди, мы вразброд за ними — двинулись к встречавшим. Пока я раздумывал, что же будет дальше, рядом с нами грянули трубы. Я вздрогнул. Барылга споткнулся. Монге выронил узелок… Кроме шаманских бубнов, мы не знали никакой музыки.

Так мы и шагали, потрясенные и очумелые, к площадке возле пристани. Наши министры вместе с русскими поднялись на трибуну. Усатый, что встретил нас на плоту, снял фуражку.