Александр Покровский - Бортовой журнал 5

Скорее всего, так оно и было.

Они погибали от удушья целую неделю.

Все существо мое мгновенно замерло в блаженном трепете, когда я услышал о дарованных нам свободах: свободе стоять и свободе сидеть.

И что бы мы были без них?

Нет, я решительно не могу себе представить такого положения, чтоб нам дали одну свободу и лишили нас при этом другой. Вообразите только, мы можем стоять, сколько нам заблагорассудится, но как только мы захотели присесть, – как тут тебе и регламент.

Чудный город – этот Лондон. Приезжает туда человек с двенадцатью миллиардами и через какое-то время начинает плохо себя чувствовать. И не просто плохо, а приступ у него случается. Сердечный. После чего умирает он от совершенно естественных причин.

Бадри Патаркацишвили имел столько различных врагов, и такое множество людей страстно желало ему самой ужасной, самой экзотической смерти, что теперешная кончина его выглядит куда как естественно.

А полоний поискали-поискали и не нашли.

Странно было бы, если б его там обнаружили – смерть-то рядовая.

И все наши СМИ объявили это несколько раз.

И с каждым разом все более настойчиво, с оттенком обиды – мол, не верят некоторые в такую обычную, совершенно нормальную смерть.

Ну переживал человек сильно за будущее Грузии.

Так переживал, что в конце концов плохо это кончилось.

Довел, понимаешь, человека его патриотизм.

Правда, Скотленд-Ярд все это еще и на токсичность проверит.

Ищите, господа, ищите.

Все разведки и контрразведки во всем мире давно уже работают над тем, чтобы смерть некоторых представителей человечества выглядела куда как естественно.

Институты работают над этой грандиозной проблемой, а Скотленд-Ярд еще пытается что-то там обнаружить.

Это как допинг. Все спортсмены давно его жрут тоннами, но только у некоторых удается найти его в утренней урине.

Что ж вы думаете, зря, что ли, народ свой хлеб ест?

А уколы зонтиком давно не в моде.

А полоний – это вообще пещера какая-то.

Сейчас такой маленький шарик под видом сахара попадет в кофе или чай – и на тебе – не сразу, а через денек-другой вдруг, после просмотра новостей по телевизору, у человека резко повышается давление, или наоборот, оно падает так, что непонятно, есть ли у него вообще сердце.

А знаете ли вы, что обычный кусочек, скажем, того же сахара, может просто так полежать рядом с жутким ядом и «запомнить» все, что тот яд в организме может произвести. А потом обнаружат не яд вовсе, а тот же самый сахар.

А могут и почки раствориться.

Вскрывают человека потом, и обнаруживается, что он дожил до пятидесяти лет вообще без почек.

Вот, господа олигархи, чем все заканчивается. Покушали немного, а потом пришли другие, и им тоже кушать хочется.

И не в джипах надо по Лондону разъезжать, а в реанимобилях. А «скорая помощь» должна у самых дверей дежурить, а лучше собственный институт завести, специализирующийся на противоядиях.

Это легко. Ведь те, что придумали отраву, тут же побегут от нее противоядие продавать. Был бы только спрос.

А спрос, чувствую, скоро будет огромен.

И не только в Лондоне.

Опять идут разговоры о строительстве Газпром-сити на Охте.

И не просто разговоры, а рекламные опросы. На телеэкранах мелькают заслуженные люди, артисты в шляпах или без, которые наперебой говорят, что им очень хочется видеть это здание на самой что ни на есть Охте, потому что жить они хотят в современном городе.

Увы! Санкт-Петербург – город не современный. И современные постройки в самом центре выглядят как металлические пломбы в здоровом зубе.

Как фиксы, как инородное тело, кем-то по злому умыслу, насильно сюда всунутое.

Ну есть же другие страны, другие города – чего бы не взять с них пример?

Есть Мадрид, что бомбили, а потом его жители сложили все камни назад и возвели старинные здания.

Есть Лондон, в котором запрещены любые нововведения. Есть Прага, красавица Прага. Есть Севилья, Лиссабон – есть масса городов, где почитается старина.

И есть люди, который превратили Рим, например, в памятник человечеству.

А что вы хотите сделать с Петербургом? Это город-памятник. Это город-символ.

Чего он символ? Он символ власти. И прежде всего, не власти светской, но духовной. Недаром у него такое название – Санкт-Петербург, город святого Петра. Не Петра Первого, а Петра апостола.

И здания тут высочайшим распоряжением запрещалось ставить выше шпиля собора Петропавловской крепости.

Иначе, как считали наши безграмотные предки, можно лишиться высокого покровительства.

А строить предки умели. У них – то дома-корабли, то дома-дворцы, то дома-памятники.

И красили они свои соборы в такие цвета, чтоб они, те соборы, сливались бы с небом, чтоб таяли они в небесах, словно легкие миражи. И ангел должен был летать над городом, благословляя его.

А ангелу нужно небо.

Вот поэтому академик Лихачев просил в свое время оставить Петербургу его небо.

Этому городу очень нужны его небеса, потому что если собор выше всех, то и Бог выше всех.

И это навсегда. Бог выше всех. Над всеми суд Божий – вот что это означает.

Правда, разные бывают боги.

Вполне допускаю, что у кого-то Бог – Газпром.

Писатели пьют всё. Настоящие русские писатели пьют абсолютно всё.

И потом, если им предоставлено право выбора, они, конечно же, предпочитают дорогие напитки.

Хорошо бы, чтоб при этом присутствовали их почитатели.

Тогда писатели, неторопливо размышляя об искусстве, о русском языке, о месте, о роли, о месте роли и о роли места, поглощают рюмка за рюмкой. После чего наступает период полного насыщения, когда писатель, вперив свой взгляд в почитателя, стоящего все еще рядом, начинает спрашивать его: «Кто ты такой?» – а тот пугается, разводит руками, говорит: «Помилуйте, Григорий Саныч, мы же никак..» – на что писатель совершенно уже выходит из самого себя и говорит громко, по нарастающей: «Кто ты? КТО? КТО?» – а потом он отвечает сам себе: «Кто ты, как не тля!»

Люди все время хотят потрогать огонь.

Тянут к нему руки, обжигаются, но все равно тянут.

Мир такой хрупкий, но почему-то игры с бикфордовым шнуром самые распространенные.

Сербия однажды уже подарила этому миру войну.

Два дня прошло с той поры, как Косово провозгласило свою долгожданную независимость, а мир уже раскололся. Он и раньше был не очень-то слеплен, но вот сегодня и наступила настоящая красота.

ООН теперь ничего не значит. И все то, чего эта организация когда-то добилась, все это висит на волоске.

А какое-то время тому назад мне вдруг начало казаться, что всем в этом мире все до лампочки.