Рамон Майрата - Звездочет

— А я вот на самом деле чувствую, что постарел на сто лет. — Впервые он ощущает себя почти мужчиной.

— Сыграешь для меня?

— Сыграю. Но ты иди в постель. Тебе надо отдохнуть.

Он провожает ее до спальни Великого Оливареса. Между тем она не перестает говорить.

— Знаешь, твоего отца больше всего беспокоило, что испанское правительство может решиться вступить в войну — как бы расплачиваясь за помощь Гитлера во время гражданской войны. Ходят слухи, что испанский флот направляется к Гибралтару и перевозит орудия пятнадцатого калибра. Мы должны узнать их намерения.

— Хорошо. Но теперь засни.

Он помогает ей стянуть мокрую одежду и заботливо укрывает ее теплым одеялом, которое она отворачивает, чтоб выкурить последнюю сигарету.

— Любопытно, что ты сыграешь для меня?

— Молчи и слушай.

Звездочет идет в свою комнату и берет гитару. Слышится нездоровое покашливание женщины в соседней комнате.

— Если будешь долго возиться, выпью еще что-нибудь. Мне нужна либо музыка, либо рюмка.

— Здесь я.

Звездочет склоняется над инструментом, и музыка наполняет комнату.

— Ты всегда играешь то, что рвет душу?

— Тебе не нравится?

— Не будь глупым. Я влюбленная женщина. Музыка нарастает.

— Смотри, — бормочет она, — он уже здесь.

— Кто?

— Сон.

В последующие дни Звездочет тысячу раз слышит рассказанную на тысячу ладов историю о воспарении Великого Оливареса. Кадисский люд освоился с этим происшествием и излагает его, как кому больше нравится, — либо помирая со смеху, либо поднимая брови от удивления. И при этом каждый смотрит в небо — на кусок голубой прозрачной реальности, излучающей свет и свободной от тяжких земных невзгод, к которой в глубине души каждый хочет приобщиться. Рассказывают, что у Великого Оливареса выросли по бокам два крылышка, как у ангелов. Что в его жилах завелись птицы. Что он растворился в серном облаке, как черт. Что пролетел по траектории пушечного ядра: неторопливо прочертил параболу над водой и приземлился по ту сторону бухты. Только в одном пункте совпадают все рассказчики — от сапожника и продавщицы цветов до городского жандарма: в ощущении того, что Великий Оливарес вернул им всю бесконечность небес. Звездочета останавливают на улицах, берут под локоток, полушутя-полусерьезно просят прихватить с собой, ежели он соберется лететь вслед за отцом. Маг соблазнил воображение горожан, которое, впрочем, и без того никогда не придерживалось строгих правил. Звездочета умоляют подыграть на гитаре: чудо породило целый букет куплетов. Макаронина хватает его за шиворот, засаживает за инструмент, а сама запевает:

А Малена врывается своим диким голосищем:

Видя, как растаскивают событие на куплеты, анекдоты, небылицы, Звездочет воздерживается открывать кому бы то ни было истинную природу трюка. Иногда он находит успокоение своим тревогам среди угрюмого железа в лавке сеньора Ромеро Сальвадора и молча делит со стариком его строгое одиночество, пока не решается наконец выпалить какой-нибудь очередной вопрос:

— Сеньор Ромеро Сальвадор, почему людям так хочется верить в чудеса?

— Ты очень ошибаешься, сынок, — отвечает ему старик. — Народ Кадиса — певун и верит только в те чудеса, о которых сам поет. Кадисские танцовщицы были знамениты уже в античности: они чувствовали ритм космоса, ценили красоту, к жизни относились весело и иронично, а к смерти — с восхищением. Этот народ знает, что его песни — это его корни. Они поддерживают его, как дерево, в наше подлое время. Без этих корней мы были бы листьями на ветру.

— Иногда мне становится жалко, сеньор Ромеро Сальвадор, что вы теряете время, объясняя мне вещи, которые я все равно никогда не пойму.

— Ты просто подумай о себе самом. В доисторические времена кто-то нарисовал на скале фигуры, в которых можно различить человека, наблюдающего, как входят в бухту Альхесираса корабли, — тысячи лет назад! Хоть ты и не даешь себе отчета, но каждый раз, когда ты играешь, ты погружаешься в бездну этого пристального, всеохватного взгляда, который продолжает длиться, несмотря на смены декораций, кризисы и катастрофы. Твоя музыка, как и дух народа, окружающего тебя, коренится в темных глубинах существования, и с этим ничего не поделаешь.

— Мой отец улетел по воздуху, а вы мне толкуете о корнях, сеньор Ромеро Сальвадор.

— Ничего удивительного. У птиц тоже есть корни.

Как только дон Абрахам узнает об угрозе дона Себастьяна Пайядора упрятать Звездочета в приют, он начинает ломать голову над тем, как защитить мальчика от подобной участи. К счастью, приют оказался настолько переполненным сиротами войны, что вдовец Инохосы сталкивается с невозможностью запихнуть туда очередного новичка. Но это оказалось не единственным препятствием. Еще нужно было пройти бюрократическую процедуру. Дон Себастьян Пайядор путается и не знает, что ответить, когда братья из «Христианской доктрины», патроны заведения, спрашивают его о причинах смерти Звездочетова отца.

— Поймите, дон Себастьян, — внушает ему директор, — если обстоятельства кончины родителя не согласуются с естественными законами, я не могу принять в наше заведение проблематичного сироту.

Дон Себастьян Пайядор все еще пребывает в прострации после всего случившегося, и это состояние не позволяет ему, как всегда, по-свойски подергать за одному ему известные ниточки. Он едва решается выходить из дому, боясь быть осмеянным. Даже за запертой наглухо дверью с глазком он не чувствует себя в безопасности. Ему чудится выражение недовольства на лице покойной супруги, запечатленной на портрете в восьмигранной раме, занимающем в гостиной почетное место между канделябрами из чеканного серебра. Донья Энкарнасьон Инохоса никогда не разделяла его страсти к магии и карточным фокусам. «Опять ты со своими картишками!» — хмыкала она всякий раз, когда видела его с колодой в руках, и позвякивала многочисленными браслетами на толстенных ручищах, чтоб намекнуть ему, в чем заключается истинная магия мира. Именно это оскорбительное позвякивание и слышится ему сейчас с поразительной отчетливостью. Его супруга никогда не отказывала себе в удовольствии раскрыть перед гостями тайны его фокусов. Она прилюдно называла его олухом и вымогателем, приказывала служанке готовить жаркое с чесноком из бедных кроликов, которых он с бесконечной осторожностью и неловкостью извлекал из цилиндра, и ни секунды не терзалась угрызениями совести, когда обыгрывала подружек в ломбер, манипулируя мечеными картами мужа с непринужденностью завзятого шулера, неожиданною в даме.