Александр Покровский - Бортовой журнал 7

Потому что за низкое чувство корысти и посадить могут, тогда как за высокое – никогда.

Тихонько-тихонько, осторожненько, мой дорогой читатель. Веди себя осторожно. Оглядывайся, озирайся, старайся ступать по земле неслышно, потому что это не твоя земля, и у нее может вдруг отыскаться хозяин.

«Как такое количество мерзавцев смогло занять весьма высокое положение в нашем королевстве? Это одна из величайших загадок нашей с вами гражданской жизни».

Не пугайтесь. Это надпись на могиле. Думаю, что она вполне подошла бы могиле любого из ныне здравствующих политиков.

Премьер на очередном заседании отведал российского молочка. Заседание было посвящено нашему сельскому хозяйству потому и молочко. Я же, видя все это по телевизору, ощутил себя на балу, где все-все одеты в костюмы одного покроя, все осторожно галсируют со стаканами молока, все в белых рубашках и галстуках.

Я хожу от одного гостя к другому, и они, выпивая молоко, зачитывают мне наизусть цитаты из «Большой советской энциклопедии», мол, сельское хозяйство – это такая часть экономики, которая и прочее.

Собрание сумасшедших. Все сошли с ума. Причем видна работа режиссера, это не просто так– жизнь, тут поработал режиссер, который вручил всем стаканы и научил, как пить молоко, чтоб оно очень убедительно проваливалось вовнутрь, и еще он научил, что при этом следует говорить.

Бедняга фермер. Бал мимо него. Хотя он присутствует там, конечно, но в виде конечного уже продукта, который глубокомысленно и употребляют. А все эти разговоры о субсидиях, о средствах, о кредитах – это разговоры людей, которые ничего в происходящем не смыслят.

У нас фермер с утра до ночи в коровьем дерьме, а когда он отмывается наконец, то понимает, что он еще и деньги должен – за солярку, за элеватор, за то и за это. И все, что остается у него потом, обозначается обычно словом «хер».

Параллельные миры. Из того мира в мир фермера закидывается удочка, и по этой удочке потом все и уходит в тот мир, в котором фермера уж точно никогда не будет.

Да его освободить надо, господа нетутошние, освободить этого беднягу хотя бы от солярки. Ему, фермеру, нужен биореактор, в который загружается дерьмо от четырех его коров, а на выходе получается биогаз – так, как это давно уже сделано, если не ошибаюсь, англичанами для вьетнамских крестьян. И на этом биогазе должен обогреваться не только тот сарай, где у него буренки содержатся, но и дом фермера. И вся его техника: машины, тракторы и все прочее – должны работать на этом биогазе. И еще хорошо бы ему ветряк соорудить на участке на три киловатта – тоже какое-никакое подспорье. Нельзя ему зависеть от солярки. Ему и элеватор свой собственный нужен. Маленький такой, чтоб, значит, по дешевки перекупщикам ничего не сдавать. Ему много чего нужно, этому бедняге нашему с четырьмя коровами, а он получит только то, что вы треснете прилюдно по стакану молочка. Вот, блин, история!

Начали подстригать траву.

Сначала ее посеяли, а потом, когда она подросла, ее начали подстригать.

Если дело и дальше так пойдет, то ее научатся и поливать, и тогда у нас в городе появятся настоящие английские газоны.

Лет через сто, конечно, но появятся, а там и до закона недалеко.

Почему я так считаю?

Потому что закон служит вечности, то есть закон позволяет сохранить государство в течение длительного времени, и самое длительное – это вечность – то, к чему стремится все живое и неживое и что так трудно достигается. Закон – это стремление к вечности. Он должен быть прост, понятен и должен исключать разночтения. Как вам, например, такой закон: «Трава должна подстригаться»? Три слова и никакого разночтения.

Но почему должна подстригаться трава?

А потому что при взгляде на подстриженный газон возникает мысль о том, что так было всегда. Всегда газон был именно в таком виде. Возникает мысль о неизменности, то есть вечности. И если начали у нас растить газоны, начали их подстригать, а скоро и поливать научатся, то это может означать только одно – хочется закона, то есть неизменности.

Хочется все сохранить.

То есть желание сохранить траву перетечет в желание сохранить камни мостовой, здания, старину, город, жителей, традиции, культуру.

Отсюда рукой подать до желания сохранить государство.

А все начинается с травы – «Трава должна подстригаться».

Благородной глухотой и неподатливостью к убеждениям должна награждать их природа.

Тут меня недавно спросили, как я отношусь к «Единой России». Я сказал, что никак. А потом я подумал, что в этом моем отношении стоит покопаться – а вдруг там найдется рациональное зерно? И я начал копаться – самому же интересно, в конце концов, осознать, что является причиной столь стойкой идиосинкразии не только к упомянутой партии, но и вообще ко всем существующим партиям.

Кстати, слово «партия» в нынешнем варианте происходит, как мне сильно кажется, от английского слова «пат» – часть, то есть разграничение – для части, не для всех.

А древнее китайское значение иероглифа «партия» (Сюй Шен, 147 г. н. э.) состоит из двух корней, означающих «любит темное». Конфуций как-то заметил: «Благородный человек сдержан и не борется; он общителен, но не присоединяется к партии». Далее, в «Беседах и суждениях» он более откровенен и так говорит о партии: «Люди, которые объединяются для сокрытия своих неприглядных действий и образуют партию». То есть как-то сразу становится понятно, почему до сих пор нет «Партии Порядочных Людей».

Маленькие политические группы в китайской истории назывались «пэндан» – очень незавидное слово, синонимом которого является «группа негодяев», и ассоциируется оно с людьми, вовлеченными в сговор с эгоистическими целями.

А теперь вспомним нашего классика: «Хочу сиять заставить заново величественнейшее слово ПАРТИЯ» – о как, заново! То есть раньше – «группа негодяев», а теперь – пора сиять. И воссияли. М-да.