Александр Покровский - Бортовой журнал 7

Вот так – от рожицы к рожице – и получается послание, веселящее душу.

Грядет весенний призыв. К нему готовятся обе стороны – и те, кто ловит, и те, кого ловят. Отдельно готовятся солдатские матери.

Ох уж эти матери! Они кормили, растили, за ручку водили, через дорогу и в театр, а потом то, что вырастили, надо отдать – как тут не вспомнить одну большую общую мать?

Я бы поставил на Руси памятник солдатской матери.

Я бы поставил памятник ее терпению. Она – что Русь сама – все стерпит, снесет, сдюжит.

И почему у нас все время надо терпеть и сдюживать?

А потому что крепостное право. Вот как закрепостила Екатерина Великая крестьянина на Руси, так и тянется – все в одну топку.

Сейчас будут грести больных, косых, глухонемых. Не хватает. Два раза в год России не хватает. Поэтому – и студентов, и алкоголиков, и умных, и глупых, и очкариков, и преступников.

В один большой котел. Только чтоб паровоз двигался. И венские стулья, и дрова почерневшие.

Чтоб, значит, поярче.

А, простите, заменить паровоз с топкой на что-то более современное не пробовали?

Пробовали. Меняем. Меняем, меняем, меняем. Каждый год идет реформа. Одежда от Юдашкина.

Одежда будет от Юдашкина, а снизу– кирзовые сапоги. Без паровоза никак.

Сейчас у нас в армии каждый третий – офицер, и все последние войны показали, что это не армия. Это что-то другое, потому что как до дела, так самолеты не летают, танки глохнут, а восемнадцатилетние как бараны бегут на штурм.

И кладут их тоже как баранов.

Так, может, начать с офицеров?

Можно и начать. Сократят. Училища сократят и сделают новые училища.

В некоторых странах принято так: войска быстрого реагирования и ополчение.

Войска быстрого реагирования готовы в любой момент вылететь куда угодно и там победить, а ополчение никуда не летает. Оно готовится на месте в несколько приемов. Призывник ночует дома, а на службу ходит как на работу. И служит он, не перемещаясь по стране великой с севера на юг, с востока на запад – получается экономия. Дома ночует – казарма не нужна. Летом – летние сборы, зимой – зимние. Хочешь на три месяца – и тебя будут призывать четыре года. Хочешь на месяц – и тебя будут призывать 12 лет. Это только от твоего личного желания зависит. Закончил – стал настоящим защитником родины, резервистом.

Потому что все войны начиная с XX века идут всегда одинаково – кадровых военных хватает только на блицкриг, а потом приходят резервисты и выигрывают войну.

Отдельно хочется сказать насчет дедовщины. О ней теперь кино снимают.

И фильмы эти во всей Европе ходят.

И снимают эти фильмы сами преступники, потому что дедовщина – это преступление. Почему они снимают? Любят они это очень.

Так вот, если при призыве на срочную службу компьютерщиков объединить с уголовниками, то на выходе будут только уголовники, и к этому добавятся еще и офицеры.

Почему и офицеры? Потому что в нынешних училищах дедовщина давно уже дело обычное. Измывательство над младшим – это принцип. Если нет устава, то это главный принцип.

Не может офицер бороться с дедовщиной, если у него поменялись принципы.

Гниль это. Гниль – это тоже жизнь, но другая. Гниль выскребать надо. До здоровой кости.

Что это означает? Это означает, что подразделение, где есть дедовщина, должно быть немедленно расформировано – все офицеры, начиная с командира, подлежат сиюсекундному увольнению из рядов, а срочная служба должна заново пройти курс молодого бойца.

Иначе никак.

Иначе в России никогда не будет настоящей армии.

Будет только паровоз.

Вечный.

И еще – солдатские матери.

Начальство умнеет просто на глазах.

Оно говорит о всяких очевидностях очень убедительно. То есть то, что было очевидно для всех, теперь становится мыслями нашего начальства. Впору говорить о принуждении. О принуждении обстоятельствами.

Обстоятельства теперь таковы, что и начальники должны думать как нормальные люди.

Случалось. Случалось и нам обнаружить во всем этом разум. Но он был такой уродливый, сморщенный, дикий, скользкий на ощупь, а на вкус– вонючий.

Обычно я преисполнен самых дружеских чувств к людям, отчего грудь моя во многих местах этими чувствами теснится, что является причиной моего меланхолического настроения. Но в последнее время нервы мои сдают, и там, где приличным было рассматривание различных козявок, я вдруг ощущаю подступы ярости, и мне хочется соскрести кому-нибудь с головы его скальп скребком, обильно смазанным слюной ядозуба.

Вот ведь незадача. За многое на голову его возложили венок.

Я мигом сорвал бы венок с его головы и изорвал бы его в клочья.

Но, увы. Не дотянуться.

С глаз моих будто сошла пелена, и я начал видеть то, как нам следует преобразовать этот мир. Всюду надо выставить деревянные ящики без дна, но с крышкой, выкрашенные в зеленый цвет.

Туда несчастные дворники складывали бы ежедневно собачье говно, в изобилии лежащее на газонах. И тогда этот мир станет нас радовать.

Я теперь знаю, что следует называть несусветной глупостью.

Я знаю теперь, что следует назвать развивающейся идиотией.

Вы не знакомы еще с откровениями наших правителей об экономике?

«Ленину из гранатомета выстрелили в жопу!» – вот что я услышал 1 апреля. Потом оказалось, что не выстрелили, хотя и в жопу. К памятнику на площади перед Финляндским вокзалом приладили сзади парочку толовых шашек, которые и рванули ровно в четыре утра. Так в Петербурге начался День дурака.

Теперь Ленин стоит на броневике, а сзади у него дырища в квадратный метр. Это к годовщине апрельских тезисов и к тому что он когда-то держал речь на этом страшилище.