Александр Покровский - Калямбра

Глаза его округлились, он шарахнулся от нее, подпрыгнул вверх, насколько позволил стол, опрокинул бачок с первым, рванул, наступил в него, обварил ногу, застрял там тапочком – никак не вырвать – и от боли заскакал с бачком на ноге, шипя и отплевываясь, опрокидывая другие бачки. Через минуту столовую было не узнать.

Потом обваренный Вася со всякими выражениями добывал из бачка свой с дикой силой впечатанный тапочек.

Раньше на флоте часто говорили: «Альтернативы нет!»

И то, что этой альтернативы у нас не было, с утра до вечера до нас всеми средствами доносили. Просто в ушах звенело.

Даже мой старпом, когда ставил на стол литровую бутылку спирта, всегда говорил:

– Альтернативы нет!

С помощью этой альтернативы, а точнее, при полном ее отсутствии я даже с женой общался.

Тогда мы – подводники – жен своих очень редко видели. Раза два в месяц. Как тут не поинтересоваться насчет альтернативы? Интересовались. А как же!

Встречаешься, бывало, с женой в постели, и после того как период пузырей и восторгов заканчивался, и наступал период, когда надо было что-то делать, спрашиваешь ее, бывало, негромко так, с некоторым внутренним беспокойством:

– Как у нас насчет альтернативы?

А жена смеется и говорит:

– Не волнуйся, дорогой, альтернативы нет!

И после этого мы с ба-альшой результативностью использовали момент отсутствия этой самой альтернативы.

Увольнение для курсанта – это командировка в параллельные миры. В те удивительные, восхитительные, потрясающие миры, где все шумы – приятная мандолина, что доносится из-за занавески в глубине мавританского дворика, и где водятся женщины, от которых уже отвык глаз.

К увольнению готовятся – чистят, гладят, стригутся, парят и опять чистят.

Об увольнении мечтают, имеют на него виды, строят относительно него планы.

Целую неделю.

Перед тем как встать в строй увольняемых, еще раз все чистят, драят и придирчиво смотрят на себя в зеркало – все ли там хорошо?

А потом становятся в строй, и старшина может все испоганить, может выгнать из строя из-за ерунды, а может и не выгнать, а сказать: "Устраните вот это!" – потому и волнение.

А еще в строю проверят документы: "Покажите ваши документы!" – нате вам мои документы, вот!

Собираясь в увольнение, курсант Сэм решил опорожниться.

На всякий случай.

Сэм – это не имя, это прозвище, потому что он большой и решительный.

Зашел Сэм в гальюн, достал сзади из-за ремня портмоне с военным билетом и положил его, чтоб не мешало, в ящичек с "Гальюн Таймс" (где лежат всякие там "Стражи Балтики" и прочие, порванные на аккуратные листочки, размером точно под жопу).

Сделав главное перед увольнением дело, Сэм вышел облегченно и в этом облегчении он совершенно забыл про свое портмоне.

Когда он ворвался в гальюн с безумными глазами: "Где мои документы?!" – на дучке (чаша Генуя) уже разместился Коля с третьего взвода, в два раза меньший по размерам.

Только Коля отложил там свою первую порцию, как дверь с тотчас же вывороченным замком отлетела в сторону, и в дучку влетел Сэм с безумными глазами. Колю он схватил за воротник и, ни слова не говоря, выдернул вместе со штанами на щиколотках. Потом он закатил правый рукав суконки и картинно нырнул в дучку по самое плечо.

Коля, натягивая штаны:

– Сэм, ты чё?

– Военный билет, – хрипит Сэм, поворотив красную от натуги рожу, шаря почти что на дне. – Где-то он здесь. должен быть.

– Так вот же он! – и Коля из ящика с "Гальюн Таймс" достает портмоне.

До построения увольняемых оставалось десять минут.

Сэм вылил на себя весь одеколон роты.

Васька Халькин привез в Ялту свою центральную нервную систему. На отдых.

Мичман Васька был подводником, а потому он был брюхат, лыс, коротковат и хронически счастлив.

Когда подводника выпускают на отдых, бархатный сезон сдвигают на декабрь.

Но даже в это время года в Ялте его встречает море зелени, очень ценный Никитский! сад с изумрудным травяным ковром, птички-фонтаны, сказочный воздух, капли дождя, лестницы мрамора и дворцы – земной рай, полный запахов, звуков, поэзии. Дикие слезы.

Редко кому удается сохранить вертикальное положение в царстве зелени после белого безмолвия, и Васька Халькин, конечно же, тут же опустился бы на четвереньки, если б у входа в Никитиский садик он не наткнулся. на кого бы вы думали? На заместителя командира по политической части.

Это обвал. Когда встречаются на отдыхе два таких изумительных украшения из одного экипажа – это обвал. Первого ждет бесцельное прозябание, второго – аритмия с безвитаминозом и бессонными ночами.

Не то чтобы Ваську Халькина нельзя было выпустить на международную дружескую делегацию. Можно было. Он уже однажды фотографировался с двумя космонавтами, из которых один был не наш, после того как обозвал их обоих «сынками» и заявил, что когда "он летал, они еще пешком ходили" и София Ротару, после ведра королевских роз, пела ему, запершись в отдельной комнате.

Ее чудесный голос два часа подряд прерывался Васькиным шлепковым рыданием.

С международной делегацией Васька бы справился. Просто он мог увести их не туда и показать им не те достопримечательности или мог выкинуть нечто такое, что на языке телевизионщиков называется "игры и танцы народов мира". Было уже. Его физиономия в таких случаях блаженно жмурилась и кивала.

– Ходить только со мной! – бросил ему через плечо смирившийся с ношей зам и, тут же представив себе, что будет с этой дивной природой, если Ваську так просто выпустить, с ужасом на него оглянулся.

Васькино лицо надело на себя надутое безразличие и покорность, буркнув что-то насчет прав всей страны на отдых.

Несколько дней они ходили по Ялте друг за другом: впереди всегда зам, обдумывающий возможные Васькины выходки, за ним – Васька, притихший, вздыхающий.

Они ходили размеренным шагом сомалийской пехоты. Как только они останавливались, Васька, как по команде, простужено восхищался предложенным видом.

Так долго продолжаться не могло. Это должно было чем-то закончиться. Кто-то из них должен был оступиться – напряжение росло – сорваться, чтоб дело докатилось до своего апогея.

– А кровь сдать можно? – Васька Халькин спросил и весь при этом подобрался, как барс в кульминации, когда они миновали веселый плакат, призывающий граждан сдавать кровь государству литрами.

– Кровь?… – зам удивился, но не насторожился. – Зачем это?… Ах кровь донорскую… – готовность отдать свою кровь на флоте всегда воспринималась с пониманием. – Кровь, наверное, можно.

Васька с места помчался так, будто от сдачи его крови зависела чья-то жизнь.