Александр Покровский - Каюта

В соседней роте нашли вора.
Он часы украл.
А дело происходило
На ОС-15.
Ему в трюме сказали:
«Завтра будем тебя судить».
Он ночью за борт выбросился.

А что вы думаете,
Знаете, как у нас бьют,
Если у своих воруешь?
Возьмут в круг и – бляхами.
Только свист стоит.
А от вида крови
Все только распаляются.

Самые трусливые
Должны быть самыми храбрыми,
Самые гадкие
Должны быть самыми мужественными,
Гнусные – добрыми,
Черствые – честными.
Никуда
не денешься:
Кругом – вода.

Другие люди вокруг,
По-другому живут,
По-другому дышат,
По-другому слышат,
Их бы в подводники на несколько лет,
И они бы все делали, как мы.

Сердце тюкает
Слышу, как оно это делает:
– Тюк-тюк-тюк…
Лед кололи на дороге ломами.
Теперь из рук ручка вываливается,
Открытку не могу подписать,
Пальцы не держат.
На почте спросили:
– Вы пьяный?
А я сказал:
– Просто устал…

Протискиваюсь между трубами —
Там есть место, но узко, черт!
Надо туда обязательно влезь,
Чтоб до компрессора добраться,
И лезу, хоть в солнечное сплетение,
Больно уставился кусок трубы.
Надавливаю, наваливаюсь на него
И сдвигаю в сторону – фу! —
Вот и протиснулись,
Сейчас все исправим,
И раскладываю инструменты,
И тут же – просыпаюсь,
Долго лежу, ничего не понимая,
А потом начинаю искать тот кусочек трубы,
Что так больно впивался в сплетение…

У подводной лодки железные внутренности,
Желтые отсеки,
Желтые приборы.
Говорят, этот цвет успокаивает,
Даже песенка такая есть,
«Желтая субмарина», —
Это значит, она такая внутри —
А раньше все красили серым,
Потому что считалось,
Что они на лодках долго не задерживаются.
А потом на лодках стали жить
Годами,
Стали все красить
В желтое.

Траву люблю,
И чтоб она подстрижена была,
И чтоб на ней роса,
И цветы,
Давно росу на траве не видел,
То автономка, то еще чего-нибудь…

А вы знаете, как трудно
Нести карабин на согнутой руке?
И ходить по плацу по квадрату
Раз-два-три! – поворот, раз-два-три – пируэт!
Рука деревенеет, затекает и немеет,
Будто паучок пронзил локоть иголкой
И напустил в него своего новокаина.
А потом рука и вовсе становится ватной
И гнется туда-сюда,
И пальцы сами собой разжимаются.
Потренируйся вот так часов шесть подряд —
И рука запомнит, и через много-много лет,
Будет легко сминать пустую консервную банку
Словно она картонка.
А если б спросили: «Что нужно
Мальчугану, чтобы быстренько повзрослеть?»
Я бы ответил:
«Нужно боли учить».

Вот стою и изучаю
Бородавку на подбородке
У начальника.
А она какая-то коротко стриженная
И похожа на маленького, осиротевшего ежика,
Перенесшего сыпной тиф
И страдающего то ли тучными глистами,
То ли вдохновенными запорами,
Потому что при разговоре
Она корчится вроде бы от боли,
А разговор-то все больше о воинской
Дисциплине.
Правда, говорит только он,
А я с чувством внимаю, внимаю, внимаю
И постепенно осознаю, осознаю, осознаю,
Какой я большой негодяй…

– Ро-та-а! Падъ-ем! —
Может, со мной приключится проказа,
И паралич,
Или отвалится нос?
Как после этой команды я по-ни-ма-ю
Чле-на вреди-те-лей,
Источивших на что-то полезное свой
Так умело скрываемый от окружающих
Член…

Тут один почил в бозе,
Не выдержал того, что уволили в запас,
Пил,
Потом язва на десне превратилась в рак.
Перед смертью он сказал:
«Нужно починить часы…»

«Сколько плывешь?»
«Восемь».
«Километров?»
«Часов».
«А бежишь?»
«Двадцать четыре».
«Часа?»
«Ну да».
«Откуда это?»
«От прошлого».
«Зачем это тебе?»
«Так…»

Шизофреники сразу выявляются.
Два дня не прошло, как привезли молодняк из учебки,
Они, как только лодку увидели,
Так и готово – один есть,
Вскочил на подоконники и говорит: «Что ж я маме скажу?» —
И вниз сиганул,
И схватить не успели.

На подъеме флага выстроились.
Тишина.
Слышно только, как дождинки капают.
Вокруг все серое до невозможности.
И тут верхний вахтенный говорит:
«Порешить бы вас всех».
А у него в рожке тридцать пуль.
Еле успели автомат вырвать —
Положил бы две шеренги:
Плотно стояли.

Утопленника выловили —
Он в ледяную воду сам прыгнул.
Механик быстро-быстро
Делал ему
Искусственное дыхание,
Часто-часто
Дышал – рот в рот,
Взмок весь,
Потом веки ему оттянул
И говорит:
«Готов!»

Лейтенант на крейсере рапорт
Подал:
«Прошу списать меня на берег.
Укачиваюсь».
Ему рассмеялись в лицо,
А он пошел и повесился.

Мы Ленина любили
В начальных классах.
Один только Пашка
Все понимал.
Он в ленинском уголке
Стучал пальцем по картонному мавзолею
И шептал:
«Уль-я-ны-ч, вылезай!»

…Отжимался от пола двести раз.
Но на флоте он совершенно поехал.
И с лодок его списали,
Потому что стал пить.
Он мне все время говорил:
«Меня никто не любит.
Они меня преследуют, следят», – и голос у него срывался,
А я не знал, что ответить,
Как утешить, защитить.
Ему диагноз поставили: «шизофрения, мания преследования»,
Он был, как испуганный ребенок,
Все спрятаться хотел.
Его уволили в запас.
Он уехал к себе и вроде зажил хорошо,
А потом его жена позвонила и сказала:
«Сашу убили…»

А когда под винты затянуло,
Он хотел за ним в воду прыгать,
Его оттащили, навалились и держали,
Потому что вырывался и орал: «Суки!
Он же еще живой!»

Ну и сны снились
На подводной лодке!
Цветные.
И действующие лица те же, что и в отсеках,
И такие натуральные сны, что проснешься
И не знаешь, было все это
Или не было,
И спросить не у кого.
Вернее, можно было спросить,
Только стеснялся:
Еще подумают, что спятил.
Смотрю, как-то напарник входит
Какой-то не такой,
«Ты чего?» – «Ничего».
А потом оказалось,
Что и ему снится примерно то же самое:
Всякая чертовщина.
Тогда и договорились:
Рассказывать и расспрашивать, чтоб узнать,
Что было во сне, а что – наяву.
Входишь и говоришь:
«Слушай, было такое-то и такое?» —
Если нет – значит, сон…