Сергей Литовкин - Никому ни слова

– Засветить бы в него картофелиной, – пробурчал мичман Крестинский, стыдливо прикрываясь одеждой. – Какого хрена ему надо?

– Не иначе, как нашего Бальданова фотографирует, – предположил кто-то, невидимый из-за солнечной засветки.

Старлей Витька Бальданов слыл носителем выдающихся половых признаков и был мишенью завистливых шуточек.

– Бросьте вы, баламуты, – вяло огрызнулся тот, натягивая, однако, голубые форменные шорты, – к дождю это, или еще к какой-нибудь аномалии. Видите, как низко гад летает, замполит ему в бок!

Примета подтвердилась. К ужину пришла директива о включении нашего эсминца в состав группы кораблей, следующих в Алжир с официальным визитом. С одной стороны, это было хорошо, потому что экипаж мог получить инвалюту за поход, с другой стороны, означало необходимость капитального вылизывания парохода и откладывание возвращения на Родину. С учетом же того, что группу возглавлял сам командир эскадры, вокруг которого вечно вертелась плотная штабная свита, это еще означало бесчисленные придирки и вполне реальную угрозу загреметь по полной программе за любое выявленное нарушение.

За полгода странствий корабль покрылся ржой, исправно замазываемой суриком. Такое пятнистое чудо и с рабочим визитом посылать было б стыдно, а тут – официальный. Весь корабль превратился в малярный цех, а за бортом свисало полдюжины люлек с художниками шарового колера. За трое суток все, включая старпома, перемазались как поросята, но эскадренный миноносец преобразили.

У аллергиков, в том числе и у меня, от ядовитых запахов полились слезы и покраснели носы. Хотел я сходить к доктору за таблетками, но передумал: оказалось, что корабельный врач на «К-вом» капитан медицинской службы Оленев был человеком на редкость неприятным, которого в экипаже иначе, как «Козлов» (пусть не обижаются на меня настоящие Козловы!), не именовали. Вообще-то я с докторами на кораблях дружил, уважая их за гуманность профессии и приближенность к одной из редких флотских радостей – шилу, однако «Козлова» старался избегать. Настораживало то, что ко всем без исключения он обращался на Вы и по званию, противно причмокивал губами и сканировал собеседника взглядом так, как если бы видел в нем лишь объект вивисекции. И вообще, при общении с ним становилось совершенно очевидным, что его интересовал только ваш ливер, что также настораживало. Капитан, однако, сам меня посетил.

– А вам, товарищ старший лейтенант, особое приглашение требуется, что ли? – спросил он, заглянув в каюту и просветив взглядом мои внутренние органы, – идите делать прививки.

Дело в том, что военные медики установили порядок, при котором весь плавсостав периодически подвергался этим процедурам, якобы препятствующим развитию десятка опаснейших заболеваний. Я попытался объяснить доктору, что три недели назад, перед заходом штабного корабля в Сирию, получил полный комплекс предписанной инструкциями дряни и что у меня аллергия к прививкам, но капитан был непреклонен.

– Мне приказано сегодня доложить на эскадру о поголовной вакцинации перед заходом в Алжир, – гордо произнес он.

Как относительное большинство шпаков, случайно оказавшихся на военной службе, «Козлов» старался быть очень военным и в слово «приказ» вкладывал какой-то особо торжественный смысл. Пришлось послать его подальше, но он пошел с докладом к командиру, который тактично попросил привиться и не создавать ему новых проблем. Просьба командира – это больше, чем приказ, и я согласился. По глупости. Потому что к тому моменту, когда, привившись, я добрался до каюты, моя дыхалка начала давать серьезные сбои, а волосы вставали дыбом, реагируя подобным образом на вполне достоверную иллюзию пребывания внутри муравейника.

Не иначе, как аллергия, – подумал я, заглянул в зеркало над умывальником и застыл, скованный ужасом. Физиономия моя бугрилась разноцветными наростами, покрасневшие глаза слезились, а шея напоминала шланг от противогаза. Кинопрокат в те годы был, конечно, не чета нынешнему – и слава Богу, иначе я бы точно решил, что в меня вселилось некое инопланетное чудовище. В поисках помощи я выполз из каюты и столкнулся с Бальдановым, оцепеневшем при моем виде. Я хотел что-то сказать ему, но объем моего языка уже явно превышал размеры ротовой полости, поэтому мне удалось лишь промычать нечто, долженствующее означать «димедрол» – название лекарства, которое, как я справедливо подозревал, могло мне помочь. Виктор состроил сочувствующую мину, однако явно ничего не понял. Я повторил свое страстное мычание, сопровождая его общепринятыми жестами, показывающими в какое место и каким способом надлежит ввести лекарственное средство…

Очнулся я только через пару часов в амбулатории, куда Бальданов отволок мое бездыханное тело, под угрозой жестокой морской казни заставив доктора выполнить завещанную мной процедуру. Быстрота реакции Бальданова меня спасла. Взглянув в принесенное зеркало, я не нашел и следа прежних кошмарных изменений, вырубился и проспал почти сутки.

А Алжир – он и есть Алжир. Лишь однажды, когда мне окончательно полегчало, я все-таки сошел на берег с навязанной мне в нагрузку группой из пяти матросов. Устал от прогулки, как собака. Правда, попил хорошего кофе в маленькой забегаловке на бульваре, истратив на это почти всю свою инвалюту. Еще одним впечатлением о бывшей французской колонии оказался какой-то арабчонок, который пытался утащить у меня карманные часы-луковицу. Дитя пустыни ловко дернул за свисавшую с пояса цепочку, однако та – даром что дореволюционного изготовления – выдержала посягательство, а я успел подвесить убегающему парнишке легкий щелбан по лбу. Один из сопровождавших моряков рванул было за ним, но я его удержал во избежание международных конфликтов. Визит-то был официальный.

Есть у меня одна необычная фотография из середины семидесятых годов прошлого века. Всякий, кто ее видит, интересуется подробностями и обстоятельствами ее появления, которые у меня лично вызывают весьма странные воспоминания, связанные с боевой службой на Средиземноморье.

***

– Доктор, – простонал я, – зуб у меня болит.

– У меня тоже, – угрюмо произнес корабельный эскулап, – а еще и живот ноет. Голова раскалывается и нервы пошаливают. Пятый месяц без единого захода, что же еще ожидать от утомленного и надломленного организма?.

– Василий, я к тебе как к врачу пришел, а не потрепаться, – жалобно проскулил я, держась за распухающую щеку.

– Угу, – еще более помрачнел доктор, – вы все ко мне относитесь как к прислуге. Тому ранку смажь, этому – шильца плесни, а по душам поговорить – хрен там. Вот, видишь, почту в прошлом месяце перекинули с водолея, а мне – ни письма, ни открыточки.