Масахико Симада - Любовь на Итурупе

– Можно, – сама приоткрыла рот и робко высунула язычок.

Я вдруг растерялся, будто мне предстояло поцеловать маленького ребенка перед сном.

– Каорюша, ты, наверное, любил многих женщин.

Я не ответил ни да, ни нет, только улыбался, прищурившись. Нина привстала, убрав мою руку, на которой лежала, сняла свитер и легла ничком.

– Напиши мне пальцем на спине имена.

– Чьи имена?

Нина слегка приподняла голову от подушки и сказала, посмотрев на меня левым глазом:

– Имена всех женщин, которых ты любил.

Я спросил, для чего, но она остановила меня:

– Ты же честный человек, вот и напиши мне, – и опять уткнулась лицом в подушку.

Я решил сделать как она велит. В конце концов, что тут такого? Только бы она не начала снова говорить какие-нибудь глупости – с нее станется.

Для начала я написал японское имя, которое я дал Нине, – Юкико. Если я напишу его много раз, Нина его узнает. Но она вряд ли отгадает имя Кирико. Имя матери, которая родила меня и ушла в иной мир, так и не успев отдать мне всю свою любовь. И я тоже не смог поделиться с ней всей предназначенной для нее любовью. Сын, рано потерявший мать, будет вечно тосковать по ней. Встречая женщин, он будет вглядываться в каждую: что у нее за спиной? Не стоит ли там призрак его матери? Наверное, у Нины за спиной его нет.

Следующим я написал имя Андзю. Моя единственная старшая сестра, которая встретила меня в доме Токива, любила меня как младшего брата и как певца сголосом неземной женщины, иногда помогала в моих любовных делах и сама влюбилась в меня. Она охраняет опустевший дом Токива и, должно быть, ждет моего возвращения.

Потом я написал имя Амико, мачехи, воспитавшей меня – ребенка любовницы своего мужа – достойным человеком. Незадолго до того, как ей исполнилось пятьдесят, она попала в дурную историю и провела остаток жизни, похоронив себя среди орхидей.

Мацуко. Бабушка семьи Токива с самого начала поддерживала меня и возлагала большие надежды на мое будущее. Мне одному она передала воспоминания о своей забытой любви и тихо ушла из этого мира.

Нельзя было забывать Ёсино и Попински.

Ёсино была оперной певицей и любовницей моего покойного отчима, это она посоветовала мне петь женским голосом. Она оказалась в том же положении, что и моя родная мать, я не мог пропустить ее имя. Попински я был обязан славой певца-контртенора.

Вспомнил я и Митиё – обладательницу самой большой в Японии силиконовой груди, любовницу моего сводного брата Мамору, которая увлеклась мной.

Юкари. Моя жена, которая вместе с дочерью в Сан-Франциско, должно быть, ждет моего возвращения.

Написал я и имя дочери, Фумио. Но на этом мой список не заканчивался. Сколько их еще было – неприкаянных женщин, у которых я оставался на ночь. Их образы виделись мне смутно, как в тумане. Я не мог вспомнить их имен, только их голоса эхом звучали у меня в ушах.

– Все, я написал. Что теперь?

Нина неторопливо поднялась с постели, поправила спутанные волосы. Может, от того, что ей было щекотно, ее пухлые щеки раскраснелись, в глазах читалось откровенное желание.

– Теперь, Каорюша, все женщины, которых ты любил в прошлом, будут хранить тебя.

– Ты хочешь сказать, если написать имена женщин на твоей спине, она превратится в талисман?

– Да. Есть такое заклинание.

– А тебе самой это нравится? То, что на тебе написаны имена чужих женщин? Я бы не хотел, чтобы ты написала у меня на спине имена своих бывших мужчин.

– Так надо было.

– И если я сейчас тебя поцелую, то получится, что я поцелую всех женщин, чьи имена я написал?

– Ты против?

– Я не понимаю тебя. Зачем тебе надо превращать свою спину в амулет? От чего ты хочешь уберечь меня?

– От себя самой.

– От тебя? Ты же спасла меня. Или ты собираешься сделать мне что-нибудь плохое?

Нина покачала головой и, беспомощно разводя руками, пыталась найти слова для объяснения.

– Иди ложись, глупенькая. Устала, наверное. Если ты не против, давай поспим рядом.

Нина послушалась меня и легла в постель. Я лег рядом с ней, прижавшись грудью к ее спине, выключил свет, и наши тела растворились в темноте. От Нининой шеи едва ощутимо пахло лесом. От того ли, что я написал имена женщин на ее спине, или просто от звуков дождя тоскливая комната «отеля» повеселела. Когда я переворачивался на другой бок, Нина поворачивалась вместе со мной. Кровать была небольшой, и мы лежали щека к щеке. Мое дыхание касалось ее маленького личика.

Я не забыл про Фудзико. Я вспомнил о ней тогда же, когда и о матери, но мне не захотелось писать ее имя на Нининой спине. Я подумал: будь у Нины, с которой я лежал в одной постели, на спине имя Фудзико, меня бы замучила совесть. Но если губы Нины, ее спина позволяют мне любить всех женщин, чьи имена я написал, почему я должен избегать имени Фудзико? Наоборот, для ее имени нужно было выбрать какое-нибудь особенное место.

– Нина, можно тебя попросить? Я забыл написать одно очень важное имя. Я бы хотел написать его прямо у тебя на спине. Прости, но ты не смогла бы снять блузку?

Нина расстегнула пуговицы на блузке, перевернулась на живот, оголив спину. Я поставил средний палец на ее белую, будто свежеоштукатуренная стена, спину, покрытую светлым пушком, и написал имя Фудзико и ее девичью фамилию. На мгновение в моем сознании мелькнула и тут же растаяла улыбка Фудзико. Я глубоко вздохнул и решил, что пора сделать признание:

– Я тут раздеваю тебя, а делать этого не должен…

Нина взяла меня за руку и спросила:

– Что случилось?

– У меня… ничего не получится.

Нина молчала, лежа ко мне спиной.

– Не из-за того, что я написал имена женщин. Я… перестал быть мужчиной. Почему – не знаю, но у меня не встает. Поэтому единственное, что я могу, – это спать с тобой рядом.

Вечером пошел мелкий снег. На остров пришла долгая зима. С приходом зимы становилось еще тоскливее. Это была моя первая зима на острове, и Кирилл пугал меня:

– Летом худо-бедно и японец может выдержать. А вот зимой!.. Насколько я знаю, еще не бывало японцев, которые пережили бы здешнюю зиму.

Он хотел сказать, что зимовать на острове – то же самое, что отправиться в ссылку. По примеру местных жителей я научился бороться с тоской, глубоко ни о чем не задумываясь. Но они за это время успели подготовиться к зиме. Старик Эруму сказал, что жители острова, как медведи, впадают в спячку. И, похоже, он не шутил. Незаметно в холодильниках и погребах «отеля» появились зимние запасы продуктов. Отнерестившиеся горбуши превратились в мумии и висели в сарае. Красную икру засолили, бледнолицую капусту порубили и приправили уксусом с маслом. Картошка и лук зимовали в земле. Люди больше времени проводили во сне.