Константин Ваншенкин - В мое время

И действительно, у Франца Кафки появилась впоследствии вещь: “Исследования одной собаки” (1922). Не отсюда ли?

***

В соседнем со мной доме живет замечательный молдавский писатель Ион Друцэ. Я часто встречаю его, гуляющего с деликатной и воспитанной собакой породы колли. Она терпеливо ждет, пока мы разговариваем. Но однажды я зашел к нему домой, по делу. По делу-то по делу, но Ион Пантелеевич выставил на стол бутылку “Белого аиста”. И вскоре я услышал, что колли лает где-то в глубине квартиры. Друцэ объяснил: недовольна!.. Я: а если вы один выпили?.. Он: обижается…

Лишь месяца через два я встретил их на улице. Собака сразу стала на меня лаять. Он уточнил: не забыла!

Мало того, залаяла она, хотя и не так громко, на попавшуюся им мою дочь. Вот такая антиалкогольная собака.

***

Трогательные отроческие времена, когда закуска в застолье гораздо приятней, чем выпивка.

***

Хоронили Петра Алексеевича Николаева, профессора МГУ, члена-корреспондента РАН, человека огромной доброжелательной энергии. Он везде состоял и успевал, возглавлял редколлегии и энциклопедии, писал статьи и книги. Естественно, читал лекции.

Войну прошел рядовым, умер, как по заказу, девятого мая (2007), скоропостижно. Я разговаривал с ним в это утро по телефону.

Прощание проходило в Доме культуры университета. Народу было не слишком густо. Большинство сидело – как в костеле – на расставленных стульях, опоздавшие стояли.

А вот выступающих было много – десять или двенадцать, – и они, не расходясь, толпились у микрофона. Они все говорили очень длинно, гораздо дольше, чем принято в таких случаях, но в зале была ужасающая акустика, и ничего нельзя было разобрать. Их искаженные голоса, как в грозу, гулко перекатывались под потолком.

И тут какой-то человек пересел вместе со стулом ко мне и начал что-то мне говорить. Я объяснил ему, что плохо слышу этим ухом, он поменялся местами с соседом и сообщил трубным шепотом, что он не филолог, а лингвист (он представился), что на меня ему указали, он меня не знал в лицо, но хорошо знает по стихам, которые читает студентам, иллюстрируя свои лекции. Последнее он тут же продемонстрировал.

И вот картина: лежит усопший профессор Николаев, бесконечно говорят что-то прощающиеся, неусвояемо рокочут вверху их голоса, сидя, как в костеле, давно не пытаются их понять остальные. Настоящий Феллини.

А мне в ухо дудит лингвист мои стихи:

Расставание

Маленький городок.

Северный говорок.

Выцветшая луна.

Северная Двина.

Рябь темно-серых вод.

Музыка. Теплоход.

Девушка на холме.

Юноша на корме.

***

В Башкирии отметили 250-летие Салавата Юлаева, сподвижника Пугачева, бригадира пугачевского войска. Фестивали, гуляния. Международная конференция. Его именем назван новый проспект в Уфе. Давно имеется прекрасный конный памятник Салавату. Есть известнейшая не только в нашей стране хоккейная команда “Салават Юлаев”.

А как же сам Пугачев? Существует, правда, г. Пугачев Саратовской области, бывшая слобода Мечетная, где когда-то жил Емелиан Иванович. В городе несколько предприятий, производств, пристань на р. Б. Иргиз. Функционирует дом-музей… В.И. Чапаева.

***

Иосиф Бродский не раз говорил в интервью о полученном им в литературе главном “профессиональном уроке”: “Когда я начал писать, я показал свои стихи одному из тех поэтов, которые были на четыре-пять лет старше меня, и он сказал, что если я хочу писать, то количество прилагательных нужно свести до минимума, главное – существительные, чем больше, тем лучше… Это, может быть, главный урок, который я получил в своей жизни”.

Ну зачем уж так. Осторожнее нужно в этом деле с уроками, советами, рецептами, законами и рекомендациями. Эпитет (т.е. прилагательное) – это пронзительная краска, обжигающий удар кисти в русской поэзии.

И кто-то камень положил

В его протянутую руку.

А это ведь мальчик написал – уже понял.

Или:

Я выходил в такое время,

Когда на улице ни зги,

И рассыпал лесною темью

Свои скрипучие шаги.

Это же здесь главное. Вообще, в последнем четверостишье прилагательное – самое убедительное.

Фирменно заявленная Смеляковым собственная примитивность рифмовки с лихвой компенсируется эпитетом:

Я не знаю, много или мало

Мне еще положено прожить,

Засыпать под ветхим одеялом,

Ненадежных девочек любить.

А “На той войне незнаменитой” – знаменитый эпитет Твардовского!

От настоящего эпитета получаешь удовольствие, как от безупречного выстрела или изощренного бильярдного удара.

“ Мыслящий тростник”, “ выпрямительный вдох”; “ баснословные года”…

Еще Толстой отметил у Тютчева:

Лишь паутины тонкий волос

Блестит на праздной борозде.

Да мало ли что еще! -

И на бушующее море

Льет примирительный елей.

Или:

Как незаконная комета

В кругу расчисленных светил.

Если угодно, это все и есть художественная литература.

(Но случаются и обратные примеры – малоудачные эпитеты, даже у великих:

Тучки небесные , вечные странники

А разве бывают тучки какие-нибудь другие? Земные?

Или:

Холодный ветер от лагуны,

Гондол безмолвные гроба.

“Гроба” всегда безмолвны. А не только сравнимые с гондолами. Но эти описки только подтверждают сказанное мною ранее).

***

А вообще-то ведь небрежность в суждениях – одна из главных составляющих Бродского: “Что ж, Тютчев, при всем моем расположении к нему, поэт не такой уж замечательный. Мы повторяем: Тютчев, Тютчев, а на самом деле действительно хороших стихотворений набирается у него десять или двадцать (что уже, конечно же, много)”.

“Не такой уж замечательный”? Такой, именно такой! По-настоящему великолепный поэт. И слишком уж свысока, самонадеянно сказано: “десять или двадцать”.

Но дальше! “В остальном же, более верноподданного автора у государя никогда не было. Помните, Вяземский говорил о “шинельных поэтах”? Тютчев был весьма шинелен” (“Бродский об Ахматовой. Диалоги с Соломоном Волковым”. Изд-во “Независимая газета”, 1992, стр. 14).

Воспринимать сейчас Тютчева как верноподданного? Это не просто раннесоветская, это абсолютно рапповская оценка. Видимо, Бродскому не попадались стихи Тютчева

Не Богу ты служил и не России,

Служил лишь суете своей,

И все дела твои, и добрые, и злые, -

Все было ложь в тебе, все призраки пустые:

Ты был не царь, а лицедей.

(В рукописи перед текстом помета “Н. П.” (“Николаю Павловичу”).

***

Есть у поэзии такая странная особенность: талантливые стихи воспринимаются с радостью, о чем бы они ни были. В том числе трагические. Благодаря именно тому, как они написаны, т. е. уровню. Вот у поздней Ахматовой: