Александра Созонова - Полдень Брамы

Терпеливо выждал многочасовую очередь. Ждать было не скучно — народ толпился знающий, прошедший уже не одну школу, группу, йоговскую методику. И все волновались. Бородатые мужики с горящими глазами. Экзальтированные старушки. Худые умные юноши.

«Вы чувствуете, какое поле?» — спросила, лишь только я вошел и сел на стул перед ними, женщина в центре стола, величавая, лет сорока трех, в фиолетовом платье и с такой же помадой на губах. Все остальные — человек шесть по правую и левую руку от нее — согласно склонили головы.

«Какое?» — ужасно хотелось мне полюбопытствовать, но я сдержался. По тону центральной дамы (я быстро догадался, что она и есть та самая Н.Т., Блаватская наших дней) можно было заключить, что поле неплохое. Конечно, неплохое, раз они меня приняли. Паренька, с которым я разговорился, коротая очередь, они отвергли. (Выйдя от них он бесхитростно поделился: «Сказали: мы вас здесь обучим всему, а вы начнете черной магией заниматься». — «Вы что, сказали им что-то о черной магии?» — «Да ничего я не говорил! И не думал даже. Правда, не особенно мне сюда и хотелось. Так, знаешь, думал научиться гипнозу, чтоб без билета мимо контролера проходить…»)

Во мне задатков к черной магии они не разглядели, и я обрадовался. Конечно, я и до них знал, что от подобных помыслов чист, что уж в этом-то прозрачен, но вдруг? Вдруг где-то на самом донышке?

Спрашивали мало. Кто, откуда, сколько лет, каким путем оказался у дверей Школы. Рассказал им о суперэкуменической общине Георгия. Н.Т. обрадовалась: «Мы здесь все тоже экуменисты!» Почему я оттуда ушел, они, к счастью, не интересовались.

Попросили помолиться про себя, как я обычно молюсь. Стал вспоминать молитву розарием: «Господи, Сын Давидов, помилуй нас…»

Внимательно слушали молчание, предельно серьезно, опустив глаза долу. Ощущение было не из приятных, и оно сбивало меня с молитвы. Словно просвечивают биорентгеном, сидишь совсем обнаженный перед ними, до самого ядрышка. И не прикрыться ничем — ни лоскутка, ни листочка фигового.

«Спасибо». Обменялись понимающими взглядами.

Записали мои данные в толстую амбарную книгу. «Манипура, манипура, сердце, горло. В медитации доходит до сахасрары. Поляризация астральная, ориентация ментальная».

Н.Т. словно считывала эту информацию откуда-то сверху, негромко, спокойно. Все остальные молчаливо помогали ей.

Я не знал, что такое «манипура» и что такое «астральная поляризация», но непонятные эти слова зазвенели в моих благодарных ушах первыми аккордами великой эзотерической музыки.

Н.Т. поздравила меня с зачислением в Школу, сказав, что они готовят здесь священников нового типа. Соответствующих наступающей эпохе Водолея, эпохе просветленного разума и духовного творчества.

Под конец довольно долго подбирали мне группу для медитаций. Называли имя наставника и опять слушали в молчании, на чье из них откликнется, раскроется доверчиво и радостно мое поле. Оно откликнулось на Нину.

Я вышел от них усталый, взмокший и жутко гордый. Кружилась голова, в грудной клетке гудел орган. Больше, чем гордый. Наполненный сознанием, что жизнь моя вступила в очень важный этап — может быть, пиковый, последний.

Всю ночь потом, часов до пяти, писал письмо Альбине. Пытался как можно полнее и ярче передать свои впечатления от Школы. Как она порадуется за меня, должно быть.

Скоро год нашей невероятной переписке.

Все началось с того, что прошлой осенью я прочел в «Бирже АиФ» объявление: «Откликнетесь, кто много страдал в жизни и нашел наконец Путь, либо еще не нашел, но ищет. Ищу собеседника, спутника — на высших дорогах сумею поддержать и помочь, и, если надо, спасти».

Я написал, особенно ни на что не надеясь, из умеренного любопытства.

Через две недели пришло письмо из Элисты, столицы Калмыкии. Плотно исписанные листы. Строгий, внятный, как у учительницы начальных классов, почерк. Суровый, высокий, бесконечно отзывчивый дух. Чудо.

Позднее Альбина рассказывала мне, что на объявление была гора откликов, больше четырех тысяч. Месяц она ходила на почту с рюкзаком и половину пенсии тратила на конверты.

Вся Россия, вся страна обрушилась на нее, и она захлебнулась в море живых голосов, вопрошающих, исповедующихся, умоляющих… Юные романтики; уставшие одинокие мечтатели, грезящие суицидом; голодные интеллигентные пенсионеры; зэки; всякого рода «меньшинства»; основатели новых сект и религий…

В первую очередь она отвечала тем, кто молил о спасении, о поддержке, кому было худо. Затем — на умные, тонкие, одухотворенные письма. (Их было значительно меньше, чем можно было бы ожидать, но все-таки они были) С шестью-семью завязалась переписка. Три, пять, восемь посланий в обе стороны…

Наконец, месяца через три, остался один я.

«Это Судьба. Впрочем, нет. Судьба — для меня, во всяком случае, — нечто жестокое, свинцовое, давящее. Наша же встреча, наша найденность друг другом сквозь четыре тысячи голосов и душ, в которых, кажется, невозможно не затеряться, — это Анти-Судьба, подарок либо благословение Светлых Сил…»

Альбине 67 лет. Живет в саманном домишке на окраине города с тремя собаками и четырьмя кошками (число это колеблется, так как одни умирают, другие — новенькие, раненые — приходят и царапаются в дверь). Пишет, сколько себя помнит, — стихи, романы, фантастику, — но ни разу не напечатала ни строчки. Рисует. Исцеляет.

Мучительная судьба, где был и лагерь, и психушка, и смерть самых близких, бесконечные переезды, нищета, отторжение и непонимание окружающих. Несколько лет назад прочла книги Кастанеды и поняла, что всю жизнь, сама того не подозревая, шла путем воина.

«…Свой дом я построила сама, одна — и без денег. На мусорной куче снесенного бульдозером старого дома. Я строила дом, а дом строил меня. Ни одна рука не прикоснулась ни к одному кирпичу. Теперь это мой терафим — дом, исполняющий желания. Когда я начала его строить, мне было 47 лет, время успокоения для женщины. У меня всегда все наоборот — это был рассвет и расцвет для меня».

«…Верю в Высшие Силы. Среди них у меня есть Защитники. Могу исцелять людей, хотя стараюсь этого не делать, лечу только близких знакомых. Денег за лечение мне брать нельзя, это исключено. Могу делать погоду по желанию. Все это — итог многолетней жизненной борьбы, в которой, как мне кажется, победила я. Могу жить без денег, без пищи, был бы хлеб да вода».

«…Если бы не семь жизней под моей ответственностью, я в любую минуту могла бы бросить все и уйти куда глаза глядят, покинуть свой дом навсегда. О чем жалеть? Чего бояться? Есть искушение, и очень сильное, уйти без документов и денег, вообще без ничего, как ходят саньяси. Моя душа жаждет обновиться и сбросить, как змея, старую кожу. Но вот животные…»