Александра Созонова - Если ты есть

…Всю ночь дождь топтал землю.

Четыре садовые бочки наполнились до краев.

Агни проснулась не от плача младенца, а от сырого озноба.

…Проснуться однажды утром и обнаружить себя в канаве, осенней, стылой, в разорванной мокрой одежде, с тошнотным вкусом во рту и волосами, пропитанными собачьей мочой.

Проснуться однажды утром и найти себя в неприбранном душевном жилище, темном и душном, скрипящем, готовом развалиться от ярости, с незваными угрюмыми гостями, расхаживающими по половицам.

И назавтра проснуться, и послезавтра, и еще, и еще…

Кто починит и вычистит твой дом, кроме тебя?

Кто распахнет окна в утренний, томящийся в нетерпении снаружи свет?..

Долгая, вытянутая во всю тридцатиоднолетнюю длину, лежала перед ней жизнь. Словно книга. Потрепанная от многократного чтения. Разбухшая от слез. Ее можно перечесть подробно, пролистать бегло, просто взвесить в ладонях — тяжело… Впрочем, книга — обглоданный образ.

Жизнь — если оторвать ее от себя и взглянуть сверху — была похожа на растянутую для просушки шкуру крокодила. Буро-зеленая. В рубцах. С пульсирующими болевыми точками и засохшими сгустками крови.

Агни потрогала ее носком босой ноги. На ощупь жизнь была горячей.

Еще она напоминала кровеносное дерево. Вырванное с корнем, вянущее.

Еще — извилистый коридор пыток.

На дорожке от дома к кухне блестели осколки разбившегося ночью дождя. Нарциссы и флоксы сушили на солнце мокрые головы. Младенец подал сигнал о наступающем новом дне. Агни побрела на кухню готовить молочную смесь.

Тяжесть ее неподъемна…

— Бог никому не дает сверх сил! — утверждает Таня.

— А как же самоубийцы?

— Они отвернулись от Бога. Они не молились Ему!

— Откуда ты можешь знать?

Тяжесть ее неподъемна…

Агни зажгла газ и размешала в воде порошок.

Откуда такая тяжесть?..

Ведь этот болимый, пульсирующий кусок жизни уместился в один из самых тихих, самых бескровных отрезков истории.

Агни родилась в тот год, когда сошедшая с ума — и без того небольшого — государственная машина, превратившаяся в наращивающую обороты мясорубку, вдруг запнулась, захлебнулась кровью и разжала тиски; и с Севера, и с Востока текли домой тысячи и тысячи чудом выживших, изможденных, сохраненных Богом.

Агни не знала ни войны, ни зоны.

Даже родителей ее не зацепило ни то ни другое.

А может быть, в спокойные годы жить на этом свете еще тяжелее?

Может быть, в спокойные годы слышней внутренний, неизбывный, не заглушаемый грохотом выстрелов и шумом баррикадной возни хриплый голос судьбы (ни слуха, ни голоса!), акынная песня: «Жизнь всего лишь борьба со смертью либо с мечтой о смерти…»?

Впрочем, покой и стабильность выпавшего ей исторического отрезка, кажется, подходили к концу.

Вот-вот готовился взорваться вызревший экологический нарыв.

Солнце, подступившее Л максимальной в столетии активности, трясло земную кору, помогало загнивать отравленным водоемам, плодило сошедших с ума, подогревало политические страсти.

На зараженных радиацией местностях вырастали и плодились с утроенной силой животные-мутанты: крысы величиной в собаку, дождевые черви размером в змею…

Солнце, кажется, возненавидело Землю, ибо лицо ее стало старым, выцветшим, а дыхание пропиталось ядом.

Прозорливицы-старушки, юродивые, монахи тайной церкви твердили в один голос: вот-вот. Совсем скоро! Горе беременным и питающим сосцами в эти дни…

Домохозяйки скупали крупу, соль и спички.

Если б Агни больше занимала внешняя жизнь — просто жизнь, во времени и пространстве, — она, наверно, тоже запасала бы спички и чай.

Впрочем, как знать, что бы она делала и о чем думала, выйдя в конце концов из темницы себя?..

Пока молочная смесь закипала, а затем остывала, разлитая по бутылочкам, Агни сыграла в игру, знакомую, должно быть, каждому: мысленно пробежала назад по оси времени, чтобы какой-то момент своей жизни прожить заново. Выправить, переписать набело неудавшееся место.

Если б ей позволили прыгнуть назад, но недалеко, она вернула бы тот день на прошлой неделе, когда ее угораздило прийти в последний раз к Колееву. Не надо было приходить — как-нибудь обошлась бы без писем! Зато доведенная до исступления женщина не упала бы перед ней на пол, и лицо оборотня, благообразный седой лик, не врезалось в плоть сознания последней зрительной пыткой…

Если б радиус возврата был протяженней — год с небольшим, — Агни незамедлительно ворвалась бы в ту майскую ночь с развязным внуком знаменитого писателя, со смешливыми дамами, с обещанием спеть новые песни, и — на протянутую руку, на светло-грустно-пьяные слова: «Помоги мне, я умираю» — с тихой, мстительной радостью ответила бы: «Что ж, умирай. Сразу станет намного чище». Колеев онемел бы от изумления, услышав такое из уст робкой, полузнакомой поклонницы. А она добавила бы: «Оборотень. Все слова твои лживы, и песни твои — ловушки. И все забудут тебя, вскоре как ты умрешь, забудут, как наваждение, как тягостный сон в послеполуденную духоту»…

А если бы на возврат в прошлое не было временных ограничений, Агни помчалась бы туда, в единственную в ее жизни точку неизбывной вины: в обшарпанный деревянный домик на краю якутского поселка, к неисправимому печальному романтику с раскосыми глазами, захотевшему умереть, вместо того чтобы любить ее, Агни, всю — как полагается романтику — жизнь…

Агни увлеклась и не сразу заметила, как от многочисленных переключений, скачков в прошлое, жизнь побледнела, словно высосанная комарами, съежилась до размеров банановой корки.

Неприметно исчез младенец. (Перестал кричать.)

Под черепной крышкой становилось все безлюднее, все бледнее.

Она испугалась.

Оказывается, она стирала прожитое, словно резинкой на бумаге, а вовсе не переписывала набело — внушительно и красиво.

Нет уж, к чертовой бабушке такие игрушки! — уняв дрожь в руках, размахнувшись, она зашвырнула переключатель времени за ограду соседней дачи.

Соседка обернулась на шорох — она окучивала клубнику, сидя на корточках, маленькой железной лопаткой.

Агни вяло помахала ей рукой.

…разбухшая, тяжелая. С душной, засохшей тьмой между страниц.

Да нет, какая там книга — коридор пыток.

Длинный, извилистый, с красочными ловушками, тупиками, низким потолком, грубо декорированным под небо, усеянным гвоздями паркетом, румяными хохочущими палачами. Куда свернуть, как выскочить?..

…свернуть с пути, уткнуться усталой душой в смерть, словно лицом в подушку.

…кинуться в блаженные объятия сумасшествия.

Сойти с ума — обрести несметное число степеней свободы. Ввергнуться в хаос, но перестать испытывать боль. (Огромное число безумных-мучеников, живущих в безвыходном аду депрессии или паранойи, Агни отчего-то не принимала в расчет.) Пускать розовые, эйфорические пузыри. Парить…