Джон Чивер - Буллет-Парк

Позвонил телефон. Нэлли сняла трубку, и чей-то голос попросил доктора.

- Нет, меньше пятидесяти тысяч я за этот дом не возьму,— сказал доктор.— Если хотите что-нибудь подешевле, я могу предложить вам хороший современный домик с участком на Каштановой улице. Да, да, я знаю, что он был оценен в тридцать тысяч, но то было восемь лет назад. Пятьдесят тысяч — последняя моя цена. Простите, пожалуйста,— сказал доктор, обращаясь к Нэлли.

- Что вы, что вы,— вежливо сказала Нэлли, хоть ее и возмутил этот разговор. «Интересно,— подумала она,— какая профессия у этого человека основная, а какая — побочная? То ли он торгует недвижимостью в свободное от врачевания время, то ли излечение сумасшедших его вторая профессия, его хобби?»

- Вы приедете проведать его еще раз? — спросила она.

- Только если он захочет меня видеть сам,— сказал доктор.— А так это бессмысленная трата ваших денег и моего времени.

Когда доктор уехал, Нэлли поднялась к Тони и спросила его, как он себя чувствует.

— Да все так же,— сказал Тони.— Мне ужасно грустно. Мне все кажется, будто мы живем в карточном домике. Когда я был маленький и болел, ты мне строила карточные домики, я на них дул, и они рассыпались. У нас хороший дом, и я его люблю, но только мне кажется, что это карточный домик.

Третьим был призван специалист по нарушениям сна. Он приехал из Нью-Йорка поездом, а от станции — на такси. Нэлли он показался похожим на слесаря-водопроводчика. В одной руке у него был баул, в другой небольшой чемоданчик с инструментом. Когда Нэлли спросила, не причинит ли он Тони боль, специалист уверил ее, что он всего лишь приложит к нему несколько электродов, которые записывают температуру разных участков тела больного. Нэлли показала ему гостевую комнату и хотела было провести его к Тони, но он ее остановил.

- Я, пожалуй, сперва сосну,— сказал он.— Ведь мне придется бодрствовать почти всю ночь.

Вам ничего не нужно? — спросила Нэлли.

— Нет, спасибо. Я просто подремлю.

И доктор закрыл дверь.

В пять часов вечера он спустился вниз, и Нэлли предложила ему коктейль.

— Спасибо,— сказал он,— не потребляю. Я состою в обществе трезвенников. Вот уже полтора года не принимаю. Видели бы вы меня раньше! Я весил двести пятьдесят фунтов, и большая часть этого веса приходилась на джин. Первая группа трезвенников, в которую я вступил, была в Гринвич-Вилледже. Там мне не понравилось. Дело в том, что там все чокнутые. Я перешел в другую группу, на Шестидесятых улицах в Восточной части Нью-Йорка. Вот это была группа, я вам скажу! Все как на подбор — крупные бизнесмены, адвокаты, доктора и, верьте, нет ли, миссис Нейлз,— никого из шпаны. Мы развлекаемся тем, что описываем друг другу свои ощущения, связанные с воздержанием. Жуткое дело, я вам скажу! Это все равно что описывать путешествие в преисподнюю. Мы делимся впечатлениями, как туристы, которые побывали в одних и тех же краях. Превосходная компания! Перед тем как разойтись, мы все вместе молимся. Монахи и священники, наверное, все время думают о боге. Как проснутся утром, у них первая мысль о боге, и, наверное, все, что они видят в течение дня, напоминает им о боге, ну и, разумеется, они молятся богу перед сном. Вот и со мной было точно так, только думал я не о боге, а о бутылке. Я думал о ней с утра, я думал о ней весь день, и, засыпая, я был полон мыслей о ней. Бутылка была для меня все равно что бог, то есть я хочу сказать, что она была вездесуща, как бог. Облака на небе напоминали мне бутылку, дождь напоминал о бутылке, звезды напоминали о бутылке. Раньше, когда я еще не был пьяницей, мне снились девушки, а потом я только и видел во сне что бутылки. Вот, говорят, сны исходят из глубин нашего подсознания, как, например, все, что связано с сексом, ну, а мне только и снились что бутылки. Мне снилось, что у меня в одной руке стакан, а в другой — бутылка. Затем, что я наливаю в стакан два-три глотка виски — самую малость! Затем я их выпиваю, и мне снится, что мне хорошо, как бывало когда-то. Ну совсем, понимаете, будто я начинаю новую жизнь. Снились же мне всегда либо виски, либо джин, либо водка. Ром мне никогда не снился. Я его не уважал. Просто я видел, будто сижу себе, смотрю комиксы по телевизору и потягиваю виски, и так-то мне легко, будто я съезжаю вниз, вниз, по гладкому шесту. А утром просыпаюсь весь в испарине, жить не хочется, и начинаю опять думать о том, как бы выпить.

За ужином специалист по нарушениям сна пытался объяснить, в чем заключается его профессия, но он пересыпал свою речь медицинскими терминами, и ни Нэлли, ни Элиот не смогли составить себе ясного представления о ней. В восемь часов, сказав: «А теперь — за работу!» — он прихватил свой чемоданчик с инструментом, пошел наверх к Тони и закрыл за собой дверь. К завтраку он спустился с красными глазами: по всей видимости, он не спал всю ночь. Нейлз отвез его на станцию и в субботу получил от него подробный отчет по почте:

«Больной перешел в гипнотическое состояние в 9.12, с соответственным понижением температуры тела. Спал в позе Фэнчона, то есть на животе, подогнув правую ногу. В 10.00 у него было сновидение, которое длилось две минуты и сопровождалось повышением температуры, а также расслаблением кардиоваскулярного напряжения. В 10.03 переменил положение на нимбовидное, согнув левую ногу в колене. Следующее сновидение наступило в 1.15 и длилось три минуты. Оно вызвало возбуждение, от которого он проснулся, но вскоре принял пренатальное положение и вновь заснул. Температура без изменений. В 3.10 он вернулся в фэнчоновскую позу и начал храпеть. Храп носил как назальный, так и оральный характер и длился восемь минут тридцать три секунды...».

Вся реляция занимала пять машинописных страниц, и к ней был приложен счет на пятьсот долларов.

Страдания и боль представлялись раньше Нейлзу некой таинственной страной, простирающейся где-то за пределами Западной Европы. Это было государство, по всей видимости, феодальное, раскинувшееся среди гористого ландшафта, по которому Нейлзу никогда не доведется путешествовать, ибо оно не входит в маршруты, предусмотренные его агентом по туризму. Время от времени до Нейлза доходили открытки из этой отдаленной страны с изображением памятника Эскулапу на фоне снежных гор. На оборотной стороне бывал примерно такой текст: «Эдну держат на понтапоне, по расчетам врачей, ей осталось жить еще недели три, но она была бы рада получить от вас весточку». В ответ Нейлз посылал забавные письма для развлечения умирающих и отправлял их в далекий старомодный городок, где из часов городской ратуши выходили хромые, скособоченные человечки, где вместо статуй городские парки украшали исторгнутые болью из воображения художника безобразные химеры, где дворец переделан в больницу, а в окружающем его рву под арками мостов пенятся кровавые ручьи. Жизненный путь Нейлза не пролегал через эту страну, и можно вообразить его изумление и ужас, когда он однажды ночью очнулся от сна, в котором ему привиделось, будто он едет поездом и смотрит из окна вагона на страшную горную цепь со снежными вершинами, что пересекает тот далекий край.