Борис Екимов - На хуторе

Сейчас, сейчас они встретятся.

Полуденный субботний автобус ждали всем хутором. Ко времени его прихода выглядывали на улицу, издали угадывая звук. Выбегали за ворота, а то и на выгон шли, к амбарам, встречая жданных и нежданных. По субботам хутор, словно старая мать, нетерпеливо ждал дорогих детей своих, внуков на короткий воскресный побыв.

Ярко-желтый кургузый автобусик, подкатив, треснул дверцами, словно спелый стручок, высыпая на дорогу людей; остальных он повез вилючей дорогой к иным хуторам: Вихляевскому, Деминскому, Большой Головке тож.

У железного столбика автобусной остановки быстро откипела шумная ярмарка встреч с поцелуями, слезами и смехом, и разом разбежался народ, словно вода по капустному листу.

На придорожье, на бугре, где ржавели краснобокие сеялки, культиваторы и прочий негожий снаряд, остался лишь один пассажир – высокий нестарый мужик в короткой стрижке, с новым чемоданчиком в руках. Его никто не встретил, а главное, никто не признал. Разошелся народ. Мужик опустил чемодан на землю и, не спеша закурив, стал оглядывать место, куда принес его бог.

Старинные бревенчатые амбары стояли рядом на пустыре, а хутор, дома его чуть поодаль тянулись прихотливой дугой, обнимая и этот пустырь, и амбары. Дома располагались над речкою, и высокие, развесистые вербы указывали путь ее. Дальше кудрявился лесок ли, займище. В другие стороны открывались поля и поля. Сейчас, в июньском полудне, они ясно зеленели, желтели, отдавали розовым и фиолетовой чернью, уплывая до самого горизонта. И пусто было в полях, безлюдно и тихо. Стрекотали кузнечики, легко шелестело подступающее к ногам пшеничное поле, безмолвная большая птица лениво кружила в пустынном небе, тоже одна.

Приезжему сделалось не по себе. После людных и шумных мест, где пришлось ему обретаться, одиночество тяготило и настораживало.

Из-за амбаров вывернулся известный на хуторе Тимофей Иванович. Он спешил к автобусу в надежде кого-нибудь встретить, но припоздал. Угадав в приезжем нездешнего и недолго понаблюдав за ним, Тимофей Иванович решительно подошел и сказал:

– Ты, с-случаем, не ш-шпион? Раз-зглядываешь наши секреты.

Приезжий оглядел Тимофея Ивановича, по лику и стати разом поняв, что это за птица, и спросил:

– Это какие же у вас секреты?

– М-магазин, например, – прозрачно намекнул Тимофей Иванович. – Могу указать.

– Обойдусь без магазина. Ты мне скажи, где у вас Челядины живут.

– Смотря какие…

– Что же, у вас много Челядиных?

– Навалом. Мишка Челядин, Фетинья – бабка, самогон у нее п-поганый, Клавдия, – загибал палец за пальцем Тимофей Иванович.

– Погоди, – остановил его приезжий. – Ты так дотемна будешь считать. Раиса мне нужна Челядина. Есть такая?

Тимофей Иванович мгновенно все понял. От волнения он не мог сразу слова промолвить, губами почмокивал и таращил глаза. Потом справился и перестал заикаться.

– Это ты, значит, Раисин заочник? Из этой, как ее…

– Из нее, – подтвердил приезжий.

– Вот ты и приехал! – обрадованно всплеснул руками Тимофей Иванович, и темный лик его как-то даже просветлел.

– А ты откуда знаешь? Родня, что ли?

– Мы тута все родня. Сейчас я тебя поведу, сейчас все будет. Встретим тебя как положено, – заторопился Тимофей Иванович, предвкушая добрую выпивку. – Моя теща, она твоей теще, Мартиновне, доводится сеструшкой двоюродной. Так что мы с тобой теперь… Я тоже сутки сидел два раза на станции. Один раз Шураня законопатила…

– Ну ладно, дядя, – остудил его приезжий. – Я такую родню знаешь где видал? Покажи и шагай куда шел. Ясно?

Голос был командный, ледяной, нельзя было его не послушать. Тимофей Иванович указал Раисы Челядиной дом, проводил взглядом приезжего, недолго погоревал, а потом понял: потеря невелика. С новостью о том, что к Раисе Челядиной приехал затюремщик – так его на хуторе загодя окрестили, – с этой вестью в любом дворе встретят и стаканчик-другой поднесут. И Тимофей Иванович вертлявой походочкой заспешил к Василисе Амочаевой. Там новости любили.

Приезжий человек, не торопясь, пошел к Раисиному дому, который приманчиво светил белой жестью крыши.

На первый погляд усадьба Челядиных смотрелась справно, хоть и домовничали в ней три вдовы: молодуха Раиса, муж которой помер пять лет назад, Мартиновна – мать ее, женщина преклонных лет, хоть и крепкая, громкоголосая, и трухлявая бабка Макуня, она последние годы ходила плохо, а все больше дремала да спала, обвыкаясь перед вечным покоем.

Хозяйничали бабы, но дом, поставленный Раисиным покойным мужем, светил оранжевой краскою, ставенки голубели; привалок прошлогоднего сена темнел на забазье, а рядом – нынешнего стожок; пышно зеленел огород, картофельник; возле двора в мутной глубокой луже, напущенной из водопроводной колонки, покрякивал добрый табунок белоперых уток – всё как у людей.

Но пристальный взор разом бы углядел, как пьяно похилился забор-штакетник на подгнивших столбах и чаканом крытая погребица, обнажив жердлявую хребтину, просила рук, из лета в лето зарастал жилистой крапивой обчинок летней кухни, которую хозяин начал, но до ума не довел. Высокая телеантенна заметно кренилась, крылатый ее венец, словно хищная птица, целился в печную трубу. Бабий двор он и есть бабий.

Челядины хозяйничали и жили втроем, отправив детей Раисы к доле иной. Парень учился в городском техникуме при заводе; вовсе далеко, под самую Москву, уехала меньшая дочь, на ткацкую фабрику по вербовке. И теперь в субботние да воскресные дни Челядины никого не ждали, о детях весть приносила почтальонка. Она же доставляла иные письма, от затюремщика, как называли его. Алешка Боровсков, свой непутевый хуторянин, отсиживая немалый срок за магазинную кражу, расхваливал тюремным дружкам хуторских вдовых баб, добро что адреса у них были простые, без улиц и квартир. И потекли на хутор непривычные письма. Первой откликнулась на зов Фаина Чертихина, потом Скуридина. А в округе на добрых мужиков давно уже был недобор, много их спивалось. А жизнь просила свое. Стали и Челядиным письма приходить. Ответно отправляли в тюрьму посылки с харчами. Но надежда была невелика, и думалось о будущем страшновато.

Хотя перед собой и людьми оправдывалась Мартиновна: «Тама всякие бывают. И хорошие. С женой не поладят или начальством – его на кукан. От тюрьмы да от сумы…» С ней соглашались. Но жутковатое «затюремщик» особо радоваться не давало. Надеялись лишь на Бога и ждали. И вот пробил час.

Во дворе Челядиных, когда подошел к нему приезжий, находились лишь двое старших – Мартиновна да бабка Макуня. В тени спасаясь от солнца, вязала пуховый платок Мартиновна, мать же ее, в теплой кофте усевшись на самом сугреве, сбивала масло в высокой дубовой пахтанке, уцепив стебель мутовки сухими немощными руками.