Анна Берсенева - Ответный темперамент

Что ответил папа, Таня уже не слушала: этот разговор происходил тридцать первого декабря, и она думала только о том, что родители вот-вот уедут в Тавельцево, а она сможет наконец протелефонировать Диме с Женей, чтобы они приходили наряжать елку и готовиться к празднику. А Анеля придет к назначенному времени сама, потому что у них в квартире нет телефона, и Боря Коновницер тоже придет, и Леночка Сумарокова. В новогоднюю ночь в квартире Луговских должна была собраться большая компания, и неудивительно, что Таня считала минуты до родительского отъезда и чуть не подпрыгивала, сидя на стуле в своей комнате.

Мама предлагала ей встретить Новый год в тавельцевском доме, но Таня даже слышать об этом не хотела. Вообще, покупка дачного дома под Клином обрадовала ее лишь в одном отношении – что родители стали проводить там много времени. То есть в основном это относилось, конечно, к маме, но Тане и ее отсутствия было достаточно, потому что папа, даже если и не уезжал в Тавельцево, то все равно сутками пропадал на работе, а значит, не мог помешать ей собирать в квартире друзей. Пожалуй, и будь папа дома, он не стал бы этому препятствовать, но ведь каждому понятно: если родители дома, это уже совершенно не то, хотя бы они и сидели тихо в кабинете.

В общем, Таня делала вид, будто читает у себя в комнате, а сама считала минуты до родительского отъезда, и минуты эти тянулись невыносимо долго.

И мамины наставления о том, чем следует заправить салаты, которые уже приготовлены и стоят в холодном шкафу под подоконником, или где взять елочные игрушки, казались ей пустыми и ненужными, и ее чуть до слез не довело то, что папа забыл бритву и вернулся за ней уже с улицы… Наконец они уехали!

Таня бросилась к телефону. Когда она набирала номер, от нетерпения у нее дрожали руки.

– Дима, – торопливо проговорила она в трубку, как только Берта Яковлевна, соседка Саффо по коммунальной квартире, позвала его к телефону, – если вы готовы, то можете приходить. Я вас жду.

– Иду! – воскликнул Дима. – И Борька у нас уже, мы с ним вместе придем.

Таню немного насторожило это «иду» – что бы оно означало? Она в нетерпении переминалась с ноги на ногу в прихожей и распахнула дверь, не дожидаясь звонка, как только услышала на лестнице быстрый топот.

На лестничной площадке стояли только Дима и Боря Коновницер. Жени не было.

Наверное, на лице у Тани появилось такое выражение, что Дима быстро сказал:

– Женька на соревнованиях с утра. На лыжных, в Яхроме. Он как только вернется, так сразу сюда.

Впрочем, может быть, никакого особенного выражения на Танином лице и не было, все-таки она умела владеть собою, а просто Дима всегда каким-то странным образом угадывал про нее все, что надо и не надо.

То, что лыжные соревнования проводятся в самый день праздника, не вызвало у Тани удивления. Она уже знала, что отмечать Новый год в СССР разрешили лишь пару лет назад, а до того он считался буржуазным праздником. У них в семье Новый год тоже не праздновали, но не из-за его буржуазности, а лишь потому, что праздновали Рождество. Но никогда накануне домашнего Рождества, которое она очень любила, Таня не была охвачена таким счастьем, вернее, таким предчувствием счастья, как сегодня. То есть каким она была охвачена сегодня еще десять минут назад…

– Женька сразу сюда придет, – повторил Дима. – Прямо сразу с электрички.

– Да-да, – кивнула Таня. – Проходите.

Гости притащили с собой большую коробку с хлопушками, за которыми Дима вчера до ночи стоял в очереди в ЦУМе. Борька, у которого все из рук валилось всегда, сразу же эту коробку опрокинул, а когда принялся собирать рассыпавшиеся по комнате хлопушки, то по неловкости взорвал целых три штуки, засыпав все вокруг разноцветным конфетти. Дима сердился на бестолкового Борьку, Таня смеялась, но на душе у нее было тревожно: ей почему-то казалось, что Женя не придет. Хотя – ну куда бы ему деваться в новогоднюю ночь?

Потом пришла тихая Анеля, потом шумная Леночка Сумарокова, она привела с собой двух молодых людей, которые выглядели очень взросло. Пока они снимали куртки в прихожей, Леночка интригующе шепнула Тане, что Волик и Сережа уже студенты, один из ИФЛИ, то есть он филолог или даже философ, она точно не расслышала, и к тому же пишет стихи, а другой с математического факультета МГУ, что оба ужасно умные и что лично ей больше нравится Волик, но вообще-то пригласила она их не столько ради себя или Тани, сколько ради Анели, которая даже с кошкой стесняется познакомиться, так и просидит всю жизнь в девочках-отличницах.

Леночка сразу же пристроила студентов и Анелю к делу – украшать елку и гостиную, а сама отправилась вместе с Таней в кухню заправлять салаты. Красная от смущения Анеля попыталась было тоже улизнуть в кухню, но Леночка решительно вернула ее обратно и велела мальчикам сделать так, чтобы Анеля не скучала. А в кухню увела Диму, заявив, что он понадобится для суровой мужской работы – чистки картошки.

В общем, в квартире воцарился тот прекрасный переполох, который сопутствует молодости и празднику, даже взятым по отдельности, и лишь усиливается, когда молодость и праздник соединяются.

И все было хорошо, только Жени не было, а значит, все было для Тани плохо.

Елку нарядили быстро, салаты были уже готовы, и даже картошка – Таня не знала, а Леночка сразу это обнаружила – была уже почищена домработницей Мотей, которая приходила сегодня утром, чтобы убраться к празднику. Но все-таки нашлись еще мелкие дела вроде того, например, чтобы охладить шампанское или нарезать хлеб, и Таня ими, разумеется, занималась и совсем потеряла счет времени. А когда она спохватилась и побежала в родительскую спальню переодеваться, то стрелки часов уже приближались к двенадцати.

Платье для этого праздника, для первого Нового года в Москве, ей дала мама, и это было настоящее парижское платье, которое графиня Татищева подарила своей милой крестнице Ниночке Поливановой, когда та выходила замуж за доктора Луговского, будущего Таниного папу.

Несмотря на то что с тех пор прошло восемнадцать лет, платье не выглядело старомодным. Вероятно, потому, что оно было совсем простое, без пошлой затейливости. Строгие линии тафты, из которой оно было пошито, соединялись с переменчивыми волнами прозрачного шифона, из которого были сделаны только рукава, и глубокий синий цвет соединялся в этом платье с цветом голубым. Синий и голубой одинаково шли и маме, и Тане, потому что обе они были голубоглазы и светловолосы. Две безмятежные Белоснежки, говорил про них папа.

И вот, надев это сказочное платье, Таня стояла перед зеркалом, шифон на ее плечах чуть заметно переливался в полумраке спальни, и ей казалось, что он трепещет от тревоги и счастья – двумя этими чувствами она была охвачена.