Инок ВСЕВОЛОД - НАЧАЛЬНИК ТИШИНЫ

Влас сел.

– А ты что, тот самый Василисин дружок, что ли? – прищурился Замоскворецкий.

– Тот самый.

Вдруг Влас неожиданно для самого себя спросил:

– А что вам Гость у Дома Моды говорил?

Замоскворецкий оторопел.

– Что говорил? Странный он человек… Кто он такой? Я когда к Дому Моды подъехал, у меня каприз был. Вот, думаю, не пойду к началу просмотра. Пусть ждут, сволочи. Все равно без меня не начнут. Ну и стал по улице гулять. А тут этот… Я сперва подумал, что он сам из моделей, прикид у него прикольный. Но вдруг он мне говорит: "Иди внутрь, тебе угрожает опасность". Я ему: "Что врешь, псих?! Чем докажешь?". А он так спокойно и главное прямо в точку: "Со вчерашнего дня тебя мучает одна и та же мысль: "Что дальше?"". Меня аж пробрало и, может быть, первый раз в жизни я по-настоящему сдрейфил. Ведь и точно, меня эта поганая мысль мучила, сильно мучила.

– Простите, я ваше имя забыл.

– Жан, ну в смысле Юлий.

– Дорогой Юлий… Мне трудно говорить об этом, но, видно, необходимо. В тот вечер у Дома Моды я должен был вас убить за Василису. И убил бы, я ведь уже прицелился, но…

– Но что?!

– Но Он…

Замоскворецкий нервно рассмеялся.

– Так кто же этот "он"?

– Он… – Влас растерялся, не зная, как объяснить, чтобы Замоскворецкий понял. – Он – Гость камеры смертников. Он за нас пострадал. Ему нас жалко. Ему и вас очень жалко, и Он не хотел, чтобы я вас убил. Он сказал, что у вас душа ребенка.

Замоскворецкий переменился в лице, нервно полез в карман, достал из портсигара сигарету, хотел было закурить, но вместо этого изломал ее, швырнул в сторону и гаркнул:

– Нам сегодня жрать принесут!? – А потом тихо сказал, обращаясь к Власу. – Хотел бы я тебе верить, парень… Но разве такое бывает?

Им принесли: "Суп грибной в горшочке", "Раков в мешке", "Медовый сбитень" и еще всякую всячину, – все по старинным русским рецептам. Влас отвык от ресторанной еды, а тут еще приготовлено было с фантазией. Например, грибной суп подали в съедобном горшочке, сделанном из румяного белого хлеба, из коего предварительно вырезали мякиш.

– Ешь, не стесняйся, – подбодрил Власа Замоскворецкий, видя, что тот мнется, – а у меня аппетита нет… Ни аппетита, ни настроения. Раз ты друг Того Странного в балахоне, значит должен что-то в духовном соображать. Объясни, почему мне так плохо.

Влас оторвался от супа:

– А что с вами?

– Со мной?… Ну слушай, раз спросил. Такая вот история. Был я пацаном, легкой атлетикой занимался в "Динамо". Когда афганская война грянула, сам в Афган попросился. Знаешь, почему?

– ?

– Смешно сказать, потому что хотелось собой пожертвовать ради других… А пришлось жертвовать другими. Да еще как жертвовать. До сих пор остановиться не могу. Я в разведбате служил. Сначала, правда, кто-то меня от невинной крови огораживал. Бог, наверно. В бою я само собой убивал, но чтобы детей, баб, стариков или безоружных – такого не было. Помню, пошли мы на задание и на обратном пути ранним утром уперлись в кишлак. А каждый кишлак – это душманская крепость. Он в ущелье стоял, никак его не обойти, а нас время поджимало, да и погоня могла быть. Я первым шел, а приказ такой: первый все живое на своем пути отстреливает из снайперской винтовки с глушаком. Смотрю: стоит дед передо мной в чалме и в халате. Я поерзал, дед-то не виноват, но приказ есть приказ, – выстрелил раз, другой, третий, а дед только ойкает, но не падает. Я аж покраснел, в разведбате цель с первого выстрела накрывать положено, а он стоит и не падает. Тогда я сиганул, деда заломал, нож к горлу. Он худой оказался, как скелет, потому халат на нем, как на огородном чучеле болтался. Вот и получилось, что я три раза в халат попал, а тело не зацепил. Дед нас по-тихому через кишлак провел, и мы его в живых оставили. Поблагодарил я Бога, что невинную кровь не пролил. В другой раз ночью подняли нас по тревоге и повезли на спецзадание, а задание простое – пленных духов расстреливать. Разведбат на это обычно не привлекали, а тут вышло исключение. Мы расстрелы считали сволочной работой, но на войне, как на войне. Отъехали от лагеря, остановились у откоса, с грузовика попрыгали и сразу же без общей команды каждый должен был "своего" духа шлепнуть. На душе тошно, но я стреляю – осечка, второй раз стреляю – вторая осечка. Ты знаешь, что такое две осечки в разведбате?! Двух осечек не может быть, потому что не может быть никогда: оружие чищенное-перечищенное. Тут меня друган выручил, увидел, что я в замешательстве, и хлопнул моего духа. Мы обратно в грузовик и на всех парах домой. Вот такие, брат, дела. Опять отвел меня Бог от невинной крови. А потом… – Замоскворецкий замолчал.

– Что потом? – Влас совершенно забыл про суп и с интересом смотрел на рассказчика.

– Потом, видно, Бог устал меня от невинной крови спасать. Вернее Он мне выбор дал, и я по трусости выбрал… Короче нарвались мы как-то на душманский секрет; завязался бой на высокогорной равнине. Красиво и жутко! Цветы там, травы пестрые. А смерть косит под корень и людей, и травы. Половину ребят мы тогда потеряли, но духов перебили. Когда бой кончился, вдруг метрах в пяти от меня, встает из травы парень. Голубоглазый такой, кожа белая, волосы длинные черные, повязка на лбу, одет по-духовски. Я так и не знаю до сих пор, афганец он был или наш, русский, на их стороне воевавший. Такие там были. Откуда он только в этой траве взялся рядом со мной? Видно у него патроны кончились. Встал он из травы, улыбается и молча на меня прет. Без оружия! Ты когда-нибудь видел такое? – Замоскворецкий от напряжения привстал и перегнулся через стол к Власу, так что тот почувствовал горячее дыхание собеседника. – Молчишь? Вот и я не видел. Идет без оружия и улыбается. Тут я не выдержал, нервы сдали, и разрядил автомат ему в грудь. Потом подошел, долго смотрел на его белое, молодое лицо. У меня такое чувство было, что убит не он, а я. Закрыл я глаза его голубые. И всё. Потерял смысл жизни. Теперь ничего понять не могу. Лью кровь повинную и невинную, русскую и нерусскую. Знал бы ты, сколько на мне… А передо мной все тот парень стоит, с голубыми глазами, и улыбается. Дурно мне! Понимаешь? Сплошной отстой.

– Слушайте, Юлий, уходить вам надо от этих дел.

– Смеешься? От этих дел живым не уходят. Если стая волков увидит, что вожак ослабел, она его растерзает и нового вожака выберет. А у стаи на слабаков нюх острый. Потому я даже вида слабости показать не имею права, иначе сразу начнется жестокая и кровавая охота…

– Значит, боитесь?

– И не то, чтобы боюсь, а просто не представляю себе, чем буду заниматься, если выйду из игры.

– Не представляете, но хотите выйти?

Замоскворецкий помедлил с ответом.

– Хочу, – прошептал он. – Ей Богу, хочу.

– Если у вас есть силы верить, то верьте: Бог уже вас услышал. А занятие для такого как вы есть подходящее: вы победили всю Москву, теперь попробуйте победить самого себя… победить духовно. Я идти должен, меня ждут. Уверен, что Господь вас не оставит. Только не отчаивайтесь. Извините, такой вопрос: у меня с собой ни копейки, можно я к машине быстренько сбегаю, у друга одолжу?