Вадим Тарасенко - Отщепенцы [СИ]

— Я…никому… ничего… не должен, — четко, с большими паузами между словами ответил Володя.

— Даже мне — девушке, которой ты предлагаешь выйти за тебя замуж?

Но наконец-то его мозг перехватил власть у чувств и совместно с мужским самолюбием выработал фразу:

— Знаешь, Ирина Николаевна, в годы второй мировой войны у нас был танк, назывался «ИС», расшифровывался: "Иосиф Сталин". Самый мощный танк войны. Как и его человеческий тезка, он мог уничтожить все и вся. Немцы его боялись — жуть.

— Я тебя что-то не понимаю, — девушка несколько растерянно смотрела на Володю.

— Сейчас поймешь, — Владимир сделал паузу, как бы на что-то решаясь, и затем добавил, — так вот, мне кажется, что ты из тех девушек, которые, едва добавив к своему обращению «мисс» приставку «ис», превращаясь, таким образом, в «миссис» становитесь такими же беспощадными к своим мужьям, как и этот танк.

Лицо девушки пошло красными пятнами. Но Ирка умела держать удар. Она как-то гордо тряхнула головой, что называется, пронзила Владимира взглядом, развернулась и пошла прочь.

Тогда он целую неделю мирился с ней — «сыпал» голову пеплом, умолял простить, ну и т. д. Одним словом вел себя как по уши влюбленный мужчина, старающийся вернуть к себе расположение любимой девушки…

"И Ильи и Иры мысли насчет карьеры, прямо как две скрипки в слаженном оркестре — совпадают до полутона, до четверти, осьмушки…, - Владимир прервал эту печальную для него нисходящую геометрическую прогрессию, — а у меня с Иркой полный диссонанс, кошачий концерт".И тут он поймал себя на том, что пусть и мысленно поставил Ирину, его Иришку, рядом с Ильей, противопоставив себя ИМ. Он тряхнул головой, отгоняя от себя эту неприятную мысль и вернувшись от неприятных воспоминаний в реальный мир, произнес:

— Ладно, Илья, Не будем сориться и выпендриваться друг перед другом. Ты решил строить свою карьеру через партию, я через науку. Так что у нас нет повода пинать друг друга ногами. Так? — он посмотрел в глаза Илье.

Тот выдержал взгляд:

— Так.

— Тогда давай заключим пакт о ненападении, — и Владимир протянул руку.

Илья ее пожал…

Вечером Володя Кедров докладывал начальнику сектора:

— Анатолий Иванович, мы с Ильей просмотрели документацию на обтекатель, но не нашли ни одной зацепки по поводу того, почему он не стыкуется с изделием.

— Ладно, Володя, иди домой. Завтра вместе помозгуем, на свежие головы. Утро вечера мудренее.

Остановимся немного поподробнее на описание той организации, где работал Владимир Сергеевич Кедров. Называлась она Конструкторское бюро «Южное» и, как всякая уважающая себя организация того периода, работала на военно-промышленный комплекс тогда еще могучего СССР, а именно проектировала межконтинентальные стратегические ракеты. Именно те ракеты, которыми друг друга пугали мы и американцы, и заодно совместно пугали ими весь мир. За одним общим забором с КБ «Южное» располагался завод, который эти ракеты и изготовлял. Завод назывался Южным машиностроительным, сокращенно ЮМЗ. Кстати, об этом общем заборе. Вообще то это был не забор, а краснокирпичная могучая стена, высотой эдак два с половиной метра. Поверх этой стены была установлена колючая проволока, а за стеной имелись еще парочка стен из все той же, всенародно любимой в СССР, «колючки». Довершали сей шедевр горя для иностранных шпионов и отечественных несунов телекамеры, установленные через пятьдесят метров по периметру всей стены. Для прохождения на завод и в КБ имелось несколько проходных: «Центральная», "Восточная", «Стахановская» и т. д. На проходных стояли кабинки с солдатами внутренних войск и пропусками, спрятанными в специальные ячейки. Приходишь на работу, подходишь к своей кабинке и нажимаешь одну из многочисленных кнопок, расположенных с внешней стороны кабинки. Внутри кабинки выпадает твой пропуск прямо в руки солдата. Ты подходишь к вертушке и, по возможности, твердо глядя солдату в глаза называешь свою фамилию. Если фамилия совпадает с написанной на пропуске, а твоя физиономия к тому же хоть отдаленно напоминает ту физиономию, которая приклеена на пропуске — считай, что ты на территории одного из самых секретных объектов СССР.

А теперь вернемся к нашему герою — Владимиру Сергеевичу Кедрову — двадцати шестилетнему инженеру — конструктору второй категории выпускнику Днепропетровского государственного университета, физико-технического факультета.

Жил Володя Кедров в общежитии, которое уютно устроилось в небольшом отдалении от проспекта Кирова и было в двадцати минутах ходьбы от работы. В этом общежитии, в основном, селили мужской холостой инженерно — технический состав завода и КБ. Поэтому оно выгодно отличалось по порядку от остальных рабочих общаг завода. Прожив здесь почти два года, Володя понял, что если в городе и есть резидент американской разведки, то он даром ест свой хлеб — нашпигуй все комнаты этого общежития соответствующей прослушивающей аппаратурой и все секреты советского ракетного вооружения твои. Во время частых застолий, задушевных кухонных бесед, здесь произносилось столько информации, которая по всем канонам КГБ должна была идти под грифом «Секретно» или "Совершенно секретно", что соответствующий начальник в этом КГБ, который отвечал за предотвращение утечки подобной информации должен был, по идее, или уже давным-давно повеситься или хотя бы застрелиться. Кроме всего прочего, это общежитие имело обычную советскую звукоизоляцию — соседи друг о друге все знали. Вот и сейчас, придя в свою комнату и готовя немудреный ужин на одного (сосед по комнате на месяц укатил в отпуск) Володя заодно узнал, что соседи справа режутся в преферанс, а сосед слева охмуряет какую-то девицу по имени Жанна. При окончании поедания первого яйца яичницы Володя услышал, что кто-то справа удачно сыграл на мизер, а сосед слева благополучно закончил кофейную стадию отношений и передвигал девушку в район кровати для начала второй стадии — постельной. Володя вилкой нацелился на второй желток и тут словно кто-то произнес в его комнате:

— Ну, Коленька, не надо. Ну не могу я здесь…

"Так, у соседа слева заминка на второй стадии", — эта мысль проскочила в голове у Володи, втиснувшись между двумя эмоциями — хорошей и очень хорошей. Первая эмоция, если перевести ею на русский язык звучала примерно так: "А яичница, между прочим, получилась ничего, так как я и люблю — не очень зажаренная, но и не жидкая, в самый раз". Потом, как уже было сказано, прошла мысль насчет соседа, переполненного тестотероном и адреналином, и тащившем упирающуюся девушку, а затем возникла вторая эмоция: "А с аджикой она бы пошла веселее". (В смысле яичница, а не девушка за стеной).