Николай Гарин - Таежная богиня

Когда Анатолий присел возле печки, Никите стало не по себе. “Откуда, — подумал Никита, — у него вдруг бордовый свитер?! Он же был серым! Почему и руки, и лицо!” У Никиты вновь появилось страшное предчувствие...

— Ну что, Никита, давай последний раз покурим, чифирнем и на боковую, а?! — весело и непринужденно проговорил Анатолий и направился к двери. Но вдруг остановился. — Лер, — проговорил он тихо и, как показалось Никите, печально, — знаешь, в тайге без ножа... короче, я хотел бы подарить тебе свой. — И, сделав шаг к топчану, протянул Валерии свою финку. — Не понадобится, выкинь. Ну, так что, — он повернулся к Никите. — Пошли?

— Пошли, — машинально ответил тот и поднялся со своего места. Однако Никита задержался. Когда за Анатолием закрылась дверь, Никита повернулся к Валерии:

— Слушай, Лер, ты ничего не заметила?! — спросил он взволнованно. — Ты не заметила, что цвет изменился?!.. — Никита хотел добавить — изменился, как далекая гора Отортен или палатка в ту ночь, но, вспомнив, что никому этого не говорил, повторил: — Ты ничего не заметила?

— А что случилось? — держа в руках нож, только что подаренный Анатолием, Валерия приподнялась с топчана. Ее пугали всевозможные неадекватности Никиты. Вот и сейчас, раз Никита что-то почувствовал, это может быть небеспричинно, возможно, опять что-то грядет...

— Мне показалось... — начал было Никита, но в этот момент на крыльце послышался топот, возня, опять топоток и все стихло. Никита распахнул дверь. Со света он не сразу увидел вытянутые поперек крыльца ноги и запнулся о них. Тяжело дыша и держась за бок обеими руками, Анатолий сидел, опершись на дощатую стенку.

— Что с тобой? Эй! Кто-нибудь!!! — увидев расползающуюся по полу черную лужицу, закричал Никита.

— Не ори ты так, — еле слышно проговорил Анатолий, сжимая бок. Сквозь пальцы живым ручейком из него вытекала... жизнь, поблескивая от далекого фонаря и источая легкий парок, как при дыхании. У Никиты подогнулись колени. На тряпичных ногах он спустился с крыльца, обозревая черноту вокруг, потом сорвался с места и побежал в сторону штаба, громко зовя на помощь.

— Толя?! — на крыльцо выскочила Валерия. Ее волосы были всклокочены, глаза расширены, как у безумной. — Толечка, что, что с тобой, что с тобой, миленький?! — дрожа всем телом, она встала перед ним на колени. — Щас, щас милый! — она вновь вскочила и, как в бреду, заметалась. Бросилась в пристрой, схватила простыню, снова встала перед Анатолием на колени. — Давай, мой хороший, давай я завяжу рану...

— Что ты, — прошептали его губы, — это печень... это все...

— Нет! Да помогите же! Ой, Господи! А-а!!! — Валерия сначала закричала, запричитала, а потом завыла, стоя перед умирающим на коленях. Зажав виски руками, она раскачивалась из стороны в сторону, продолжая выть тонко, по-бабьи, как всегда бывает при самом страшном горе...

— Укрой меня, холодно — опять еле слышно проговорил Анатолий. У него мерзли ноги, спина, лицо, туманился взгляд, он напрягался, смотрел, вглядывался в ревущую Валерию.

— Мама?! — вдруг отчетливо произнес он.

Валерия замерла.

— Да, — проглотив колючий горький ком, прошептала она, — я... мой мальчик, я, родной.

— Мама! — снова повторил Анатолий и закрыл глаза. — Я знал, что ты придешь... — добавил он совсем тихо, и его голова стала клониться.

— Я здесь! Спи, мой хороший! — уже тверже повторила Валерия и прижала его голову к своей груди. — Все хорошо, я с тобой!..

Когда вокруг крылечка собрались часовые, сонные прапорщики, офицеры, они увидели странную картину: молоденькая девушка, раздетая, разутая, стоя на коленях, прижимает к себе зэка Гомана по кличке Гегель и, медленно покачивая, что-то тихо ему напевает.

— Лер? — Никита хотел сказать девушке, что уже все, что Анатолий мертв, но она, повернув к нему мокрое лицо, едва слышно произнесла:

— Тише! Он уснул...

До самого Свердловска Валерия молчала. Она выглядела настолько усталой, что даже соседи по купе говорили шепотом, стараясь подольше находиться в коридоре. Прибыв на станцию и купив билет на ближайший проходящий поезд до Москвы, они вышли на перрон и все так же молча простояли до самой посадки.

— Прощай, Гердов! — были первые ее слова за последние трое суток. — Спасибо тебе и прости!

— И ты меня прости! — ответил Никита. Он еще долго стоял, пока последний вагон Леркиного поезда не вильнул на стрелке и не скрылся за старинным зданием военного вокзала.

Никита отходил от поездки на Север так долго, что бабушка забеспокоилась. Она даже ходить старалась на цыпочках, не запрещала курить на чердаке, махнула рукой на свет, что горел у него часто до самого утра, не замечала, что еда оставалась почти нетронутой. Маргарита Александровна терпеливо выжидала, когда пройдет хандра у мальчика и все встанет на свои места.

Никита был благодарен бабушке за понимание и терпеливость, за что и любил ее больше всех. Первое время он не находил места от чувства вины. Перебирая в памяти прошедшие события, он вновь и вновь возвращался к тому месту на берегу Ауспии, где расстался с Жениной группой. Никите казалось, что именно это событие и стало решающим для всего, что случилось после.

Разглядывая в очередной раз отцовскую рабочую карту, Никита обратил внимание на цифры, стоявшие в кружках рядом с населенными пунктами и вершинами гор. Теперь, совершив вторую экспедицию, он понял, что Денежкин был обозначен цифрой один, а Ушма — цифрой два! И самым странным было то, что Мань-Пупыг-Нер стоял под цифрой три.

“Интересно, что бы это значило, — думал он, — значит, я там должен быть, но из-за Лериной болезни не оказался? Или это моя будущая поездка? Но ведь я только что был совсем рядом! Тогда что же меня ожидает!”

Ощущение, что рядом с ним всегда кто-то присутствует, для Никиты стало привычным. Это началось с тех пор, когда он писал картину, или даже чуть раньше, когда что-то вот здесь на чердаке заставило его взять отцовские краски.

Неизвестно, сколько бы еще Никита мучился вопросами, если бы однажды ближе к вечеру не появился гость — Сосновский. Никита насторожился и тут же угадал цель визита. У него перехватило горло. Никита закрутил головой и замахал руками.

— Нет, нет, нет, Виталий Павлович, нет! — и бросился к себе на чердак.

— Как ты догадался? — получасом позже, сидя за чаем, спросил Сосновский успокоившегося Никиту.

— А что тут догадываться, если... — Никита осекся и отвел глаза от гостя.

— Договаривай, дорогой, здесь все свои, — Виталий Павлович встал и заходил по кухне. Маргарита Александровна, оглядев мужчин, быстренько собралась и вышла во двор. Никита еще с минуту помолчал, но потом повернулся к Сосновскому и рассказал про ночной случай на Ауспии, умолчав лишь про силуэт женщины.