Джеймс Бейкер - Инжектором втиснутые сны

Я пытался помочь ей — а вместо этого разрушил всю свою жизнь. В том, что случилось на встрече выпускников, не было ее вины, почти не было — ведь если б я не ввязался в ее игрушку со спасением от пожара, то уж точно не оказался бы на встрече с пистолетом Денниса. По меньшей мере можно было принять крайне убедительную версию о том, что эта сучка приносит несчастья.

Да, она была скатом, все так, и в доказательство этого у меня осталась рваная рана на обратной стороне ноги. Но я поправлюсь. Я все еще был относительно молод. Руки-ноги остались при мне, мозги тоже, а также — вот за это спасибо не Контреллам — мой член. У меня осталось ее дурацкое гребаное кольцо. Неплохое возмещение за то, что она сделала со мной. Я мог бы уехать в Мексику или в любое другое место, куда вздумается, продать кольцо и начать все заново.

Целыми днями валяться на солнышке, каждую ночь приводить новую девушку с коричневой кожей, которая не знала бы английского — и позабыть потерпевший крушение корвет своего американского прошлого.

Вот так я и решил сделать. Ответ оказался очевиден. Я отправился в ванную и освободил желудок от скопившегося в нем узо. [458] Ouzo — греческий ликер на основе анисового масла.

Потом умылся и отправился в постель, где соскользнул в неглубокий сон, полный кошмаров.

Утром я проснулся с головой, набитой прокисшим сыром «фета»; запил экседрин [459] Анальгетический препарат, содержит парацетамол, аспирин и кофеин. чашкой кофе — нервы были совершенно расшатаны. Некоторое время смотрел MTV, надеясь, что клип «Детка, когда мы в ссоре» повторят. Когда стало ясно, что не повторят, мне даже подумалось — а не выдумал ли я его. Хотелось бы, чтобы так.

Около десяти я вышел прогуляться. Небо было темным, начинался дождь. Я брел по тропе, по которой мы с Шарлен ездили верхом, пока не вышел на смотровую площадку, где мы тогда останавливались. Внизу, на берегу, я мог различить крышу дома, где жил. Я представил себе, как в офисе на верхотуре «Сенчури Сити» юрист с пристрастием допрашивает Шарлен:

— И где же вы двое провели этот уикенд?

— В какой-то дыре на Каталине.

Я представил себе, как отряд быстрого реагирования местного шерифа окружает дом и орет в матюгальник, а я как раз стою в душе.

Я спустился к Авалону, постоял на краю пляжа, избегая людей, насколько это было возможно. Я начал отращивать бороду, но она еще не отросла. Уличных кафе, в которых мы с Шарлен завтракали и занимались под столом всякими дурачествами, я уж точно избегал как мог. Я направился на причал.

На материк вот-вот должен был отойти корабль. У меня было триста долларов в бумажнике и кольцо в «кармашке для монет» моих «левисов». Возвращаться в дом не было никакого смысла.

Но я сел на скамейку и смотрел, как корабль уходит.

Прошелся до казино. Одна из решетчатых дверей была открыта, группа молодых архитекторов делала снимки интерьера «арт-деко». Я вошел с таким видом, будто работал здесь, и поднялся наверх, в зал.

Занавеси были открыты, но небо было таким темным, что казалось, будто сейчас сумерки, а не полдень. Я стоял на том самом месте, где мы с Шарлен покачивались в танце под музыку, игравшую по радио уборщика, пока не оцепенели в своей любви.

Полыхнула молния, раскатился гром и небеса разверзлись. Струи дождя смывали с окон пыль. Оцепенев под грузом воспоминаний, я спустился вниз и пошел обратно сквозь ливень. К тому времени, как я добрался до дома, я вымок до нитки.

Вошел в гостиную. Отсюда мне было видно латунную кровать, на которой мы занимались любовью. Я смотрел на кожаный диван, с которого мы смотрели «Гиджет» и смеялись, изображая дурацкие голоса, веселясь по-глупому и от всей души. Взглянул на пианино, на котором она играла, и пела, а лучи солнца, пробиваясь сквозь листву, бросали на нее солнечные зайчики. Сейчас по этим листьям колотил дождь. Под скамейкой я заметил смятый листок бумаги. Поднял и расправил его.

Это была песня, которую она сочинила для меня:

Я понимал, как это глупо — но на мои глаза навернулись слезы. Я все еще любил ее; блядь, как же я ее любил.

Плевать мне было, что он сделал с ней или что сделала она; она не была ни грязной, ни испорченной, ни какой-то там еще, это все была туфта. Что бы она ни делала с ним, на самом деле она этого не хотела. (Финал того клипа был его фантазией, никак не ее.) Страх, и только страх удерживал ее там. Что бы она ни делала, она всего лишь пыталась остаться в живых. Мне было плевать, что она делала или говорила; просто насрать на все это. Я любил ее.

И я не собирался терять ее, поддавшись подлым сомнениям и подозрениям, как я когда-то потерял Черил.

Я любил ее не просто потому, что она напоминала мне Черил. Да, напоминала, и я никогда этого не отрицал. Со мной произошло что-то вроде перенесения в годы славы «Stingrays», когда она была в моих мечтах отображением Черил. Но даже тогда я уже любил именно ее голос. Ее. А не голос Черил. Не инструмент Денниса. А ее голос, используя который, она заставляла верить в слова макулатурных стишков, хоть убогих, хоть восторженных. Еще тогда я влюбился в актрису, которая могла из его халтурных фантазий создать настоящие глубокие образы.

И когда я наконец встретил ее — она не была Черил. Она не была ею, когда мы болтали и шутили. Она не была Черил, когда мы занимались любовью в темноте. Она была только Шарлен.

Черил ушла навсегда, влажный прах в могиле на «Форест-Лоун», красноватая кожа на выцветшей «техниколоровской» пленке. Красивый фильм времен свободы, но смотреть его сейчас было невозможно, негатив был утерян.

Шарлен была жива во всей своей гребаной славе. Она не была ни фильмом, ни воспоминанием. Ни иконой. Она была настоящей — испорченной, агорафобичкой, извращенкой, запуганной до усрачки, покоренной и хер знает, какой угодно еще. И все, абсолютно все, через что она прошла, сделало ее женщиной, которую я любил. Ее сущность, ее красоту, ее нрав он так и не смог уничтожить. К чему бы он ее ни принуждал, самое сокровенное она защитила от него. Ему принадлежало ее тело, ничего больше. И хотя, возможно, когда-то она отдала ему себя всю, выбрав момент, когда он отвлекся, она забрала назад свою душу.

И она любила меня, любила по-настоящему. Эта любовь была здесь, в ее песне. Она не использовала меня для игры в ревность. Она любила меня и вернулась тогда к Деннису лишь из страха, убежденная, что он сумеет выследить ее и убьет меня.

И на этот раз у нее тоже не было выбора. Ее вновь схватили и заперли. И снова, в который раз, она продолжала игру — лишь затем, чтобы сохранить свою жизнь.