Финн - Здравствуйте, мистер Бог, это Анна

— Иногда, — сказала Анна, — взрослые заставляют маленьких надевать стеклышки.

— Зачем им это надо? — поинтересовался я.

— Так они могут заставить маленьких делать то, что они от них хотят.

— Ты хочешь сказать, они их так пугают?

— Да. Заставляют делать то, что им надо.

— Типа что мистер Бог накажет их, если они не станут есть чернослив?

— Да, вроде того. Но мистеру Богу на самом деле все равно, будешь ли ты есть чернослив или нет, правда ведь?

— Думаю, да.

— Если бы он наказывал детей за это, он был бы большой драчун, а он ведь нет.

Большинству людей несказанно повезет, если они когда-нибудь сподобятся открыть для себя мир, в котором живут. Анна открывала бесчисленные миры с помощью своих «цветных стеклышек», оптических фильтров, зеркал и садовых ведьминых шаров. [17] Ведьмин шар — сфера из полого стекла, часто с зеркальным напылением, служащая украшением интерьера или сада. Считается, что помимо своей декоративной функции она отводит любые негативные влияния. Единственной проблемой во всем этом было то, что слова, при помощи которых можно было описать свои впечатления, как-то слишком скоро заканчивались. Я не припомню, чтобы Анна хоть раз использовала термины вроде «существительное» и «глагол»; она явно не смогла бы определить, где прилагательное в словосочетании «мясной сэндвич», но очень скоро пришла к выводу, что самым опасным в письме и речи было использование описательных оборотов. Она бы еще согласилась с утверждением, что «роза — это роза — это роза» [18] Знаменитая фраза американской писательницы Гертруды Стайн (1874–1946). Видимо, представляет собой аллюзию на шекспировскую «Что значит роза? Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет» из «Ромео и Джульетты» (перевод Б. Пастернака). — но только скрепя сердце, а вот «красный — это красный — это красный» уже никуда не годилось.

Проблема словоупотребления стала еще более актуальной с появлением миссис Сассемс. Миссис Сассемс мы повстречали на улице. На самом деле это была тетя Долли, то есть наша тетушка по мужу. В жизни у тети Долли была одна великая страсть: она обожала ореховые ириски. Она поглощала их в диких количествах, и рот ее почти постоянно был набит ирисками, так что лицо по большей части имело несколько странные очертания. Если ей что-то и можно было поставить в упрек, так это то, что она упорно лезла ко всем целоваться, причем не чмокнуть разик, а обстоятельно и надолго. По отдельности с ирисками и с поцелуями жить было еще можно, но вот вместе эти два фактора уже начинали представлять опасность для жизни.

Избежать поцелуев не удалось. Нам безапелляционно велели «открыть ротики», в которые тут же было загружено по целой плитке ирисок, то есть где-то половина прошла внутрь, а второй половине пришлось остаться снаружи и подождать.

За долгие годы питания одними ирисками тетя Долли обзавелась впечатляющей силы лицевыми мускулами, которые позволяли ей вести светскую беседу, невзирая на склеивающий эффект конфет. Крепко держа Анну на расстоянии вытянутых рук, она воскликнула: «Вы только посмотрите, как выросла!»

Я передвинул тянучку за щеку, насколько это было возможно, и с трудом выдавил:

— Axa, от ырохла ак ырохла!

Анна же саркастически отвечала:

— Ахвагых, вура фортова!

Я понадеялся, что мне не придется переводить эту реплику.

Тетя Долли пожелала нам всего хорошего и отправилась своей дорогой. Мы уселись рядышком на каменную ограду и попытались придать тянучке более удобоваримый размер и конфигурацию.

До столкновения с тетей Долли мы шли себе вдоль по улице… вернее, сказать честно, мы двигались вдоль по улице совершенно диким способом. На самом деле мы придумали игру, благодаря которой можно было потратить часа два на пару сотен ярдов. Кто-то один должен был быть «назывателем», а кто-то другой — «шагателем». Суть игры заключалась в том, что «называтель» называл какой-нибудь предмет, лежащий на земле, например спичку, а «шагатель» должен был встать на него. Потом «называтель» называл какой-нибудь другой предмет, а задача «шагателя» заключалась в том, чтобы оказаться там в один шаг или прыжок. И так, пока с «шагателем» не случится чего-нибудь смешное, — никогда нельзя сказать заранее, куда ему придется шагать в следующий раз.

Когда тетя покинула нас, мы решили начать по новой. Минут за двадцать мы покрыли примерно такое же количество ярдов, когда Анна вдруг остановилась.

— Финн, — заявила она, — теперь мы оба будем «шагателями», а я еще и «назывателем».

Мы продолжили уже по новым правилам, Анна называла, и мы оба шагали, но на этот раз все было как-то по-другому. Никакого хихиканья, никаких воплей: «А я нашел… а я нашел трамвайный билет!» Сейчас все было очень серьезно. На каждом шаге Анна бормотала про себя: «маленький шаг» — прыг, «маленький шаг» — прыг, «большой шаг» — прыг. Остановившись, она оглянулась на свой последний шаг, потом повернула голову ко мне и сказала:

— Это был большой шаг?

— Не особенно.

— А для меня большой.

— Это потому, что ты Кроха, — усмехнулся я.

— Тетя Долли сказала, что я большая.

— Может быть, она имела в виду, что ты большая для своего возраста? — предположил я.

Такое объяснение ее отнюдь не устроило. Игра зашла в тупик. Она повернулась ко мне, уперев руки в боки.

Можно было невооруженным глазом различить, как ее мыслительный аппарат сражается с непроходимой тупостью слов.

— Это ничего не значит, — заявила она с мрачной решимостью судьи, надевающего свою черную шапочку.

— Нет, значит, — попытался объяснить я. — Она хотела сказать, что в сравнении с большинством маленьких девочек пяти с небольшим лет от роду ты довольно большая.

— А если бы этим девочкам было десять лет, была бы довольно маленькая, да?

— Вероятно.

— А если бы я была совсем одна, я не была бы ни маленькая, ни большая, да? Это просто была бы я, так?

Я кивнул в знак согласия. Я чувствовал дыхание прилива, чувствовал, что ее мысль снова над чем-то напряженно работает, и позволил себе сказать еще только одну фразу, прежде чем лечь на дно.

— Понимаешь, Кроха, мы не используем слова вроде «больше», «красивее», «меньше» или «слаще», пока у нас не появится вторая вещь, чтобы с ней можно было сравнивать.

— Тогда так нельзя делать. Или не всегда.

Ее голос звучал безапелляционно.

— Нельзя чего? — не понял я.

— Нельзя сравнивать, — и Анна выдала залп из самых тяжелых орудий, — из-за мистера Бога. Нет двух мистеров Богов, поэтому сравнивать нельзя.

— Но люди не сравнивают мистера Бога с самими собой.

— Я знаю, — она захихикала, глядя на мои отчаянные попытки оправдаться.

— Тогда по какому поводу ты устроила такой кипеж?