Игорь Ушаков - Семейная сага

Ты с улыбкой Моны Лизы Улыбаешься глазами — Мрамор серо-голубой. Мы пока что не сказали,

Что так важно нам с тобой.

Тонких пальцев дрожь и холод

Я в ладонь свою ловлю. Мир, как надвое расколот Тем, что я тебя люблю…

В половине — только ты, Остальное всё — в другой… Так сбываются мечты, Обретается покой…

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Часть 2

Елена Степановна. 1932, 22 августа

Сегодняшний разговор с Катей поверг меня в отчаяние.

Я-то думала, что у них с Михаилом дружная, хорошая семья, а тут выясняется, что Катя, оказывается, его не любит…

У нас с ней давненько не было такого откровенного разговора по душам. Уж, пожалуй, с ее детства, когда она любила ластиться ко мне и поверять свои девчачьи тайны. А потом наступил этот "трудный" возраст, когда она, как, наверное, и вообще все дети, стала отчуждаться, болезненно реагировать на мои замечания и советы. Ну, я и перестала, как она говорит, "вмешиваться в ее личную жизнь".

А сегодня, когда Миша ушел на свою вечернюю учебу, она подошла ко мне, села рядом, ткнулась мне щекой в плечо и молчит. Я ее погладила по головке, как маленькую. Смотрю у нее глаза слезами налились, чуть сдерживается, вот- вот зарыдает. Я молчала, боясь нарушить то состояние редкого единства матери и взрослой дочери. И тут она сама раскрылась мне, как на исповеди. Рассказала мне и про Анатолия, и про Кирилла, и про Василия… А потом уж и про ее роман с Ильей, где она сама была во всем виновата — она мне так и сказала. Много и восторженно говорила она про Михаила, но тут разрыдалась и долго не могла успокоиться:

— Мама! Мамочка! Ну, что я с собой могу поделать: нет у меня к нему чувства! Не испытываю я трепета от его ласк, да он и ласкать-то по-настоящему не умеет. Грех сознаться, что я без ненависти вспоминаю Илью, который так подло бросил меня. Но ведь я сама настаивала на том, чтобы уехать с ним. Да и грехопадение мое состоялось с ним по моей, нежели по его воле…

— Не горюй, доченька! Жизнь — сложная вещь… Мало у кого она складывается безупречно, а может, и вовсе ни у кого…

— Но ведь вы-то с папой жили душа в душу! Все только радовались, глядя на вас!

— Ох, доченька… Не говорила я тебе никогда и, наверное, не сказала бы, если бы не этот наш разговор… Да, любил меня Сеничка… Но по-своему… Он ведь изменял мне, как кобель какой! Сколько слёз я своей подушке доверила, сколько ночей бессонных провела! Хотела и сама ему изменять начать, но не смогла: все мне были противны, непривлекательны и глупы. Да и найди умного и красивого — все одно: на сердце будто замок висит. Я ведь однолюбка…

— И ты его прощала?! Как ты могла?

— Любишь — простишь… А любила я его беззаветно, беспамятно… Потому и мучилась. Да и он каждый раз после очередного согрешения каялся, умолял простить, плакал, как ребенок, клялся в вечной любви. Понимала я, что природа у него такая: он и уйти от меня ни к кому никогда не уйдет, и без флирта прожить не может! Мужикам ведь проще — им не рожать и детей не нянчить… А ведь приходила ко мне одна, видите ли, забеременела от него! Что ее на аркане к нему тянули что ли? Сказала я ей тогда: "Иди, милочка, говори с Михаилом сама, если он, действительно, ко всему, что ты тут порассказала, причастен. Я его не неволю. Захочет — пусть к тебе уходит!"

Но ты отца не осуждай: для вас с Ксеней он был замечательный отец! А всё это его баловство… Ну, кто не без греха?

— Мамочка, родная, а мне-то что делать? Мне иной раз даже кажется, полюби Михаил кого, мне на душе спокойнее будет!

— Не горюй, не горюй, моя доченька! Стерпится —

слюбится…

— Да я уже пыталась себе это внушить! А что как не стерпится? А что как не слюбится? А жизнь-то одна! Так что же, приносить ее в жертву да еще и святую из себя корчить?

— Испытай еще одно лекарство, Катенька: нужно тебе ребеночка завести. Он все склеит, поначалу все обязательно наладится, а там глядишь, бесы в тебе и поулягутся.

Посидели мы с ней допоздна. Отошла моя дочурка, даже вроде повеселела. Это хорошо — как раз к Мишиному приходу. Ох, дай Бог ей счастья! Хоть свечку ставь, да где нынче поставишь! Да и Богово ли то дело?..

Михаил. 1933, 15 июня

Сегодня у меня произошло огромное событие в жизни:

у меня родился сын! Я конечно очень волновался за Катеньку, когда мы вместе с Еленой Степановной вчера отвезли ее в роддом. Ведь хоть и говорят, что это рутинная процедура, но ведь раз на раз не приходится, могли быть и какие-то осложнения. Но все было хорошо: родился мальчик, около трех с половиной килограммов, здоровенький. У Кати тоже все хорошо.

Родила Катя рано утром, где-то сразу после четырех. Когда мы с ее мамой утром около восьми пришли ее навестить, она уже была на ногах. Я покричал снизу и она, в серовато-синеватом больничном халатике, подошла к окну на третьем этаже. Через закрытое окно жестами она что-то нам показывала. Потом показав, что напишет записку, и показав пальцем по направлению ко входу в роддом, пропала.

Мы поняли ее и пошли ко входной двери. Там через некоторое время около вахтера появилась медсестра и стала раздавать посетителям записочки от молодых мамаш. И мы получили свою от Катеньки. Оказывается как раз, когда она стояла у окна, в палату пришла медсестра и сказала, чтобы все быстренько писали записочки. Катя написала, что мальчик здоровенький, а она себя чувствует нормально.

Мы были счастливы! Елена Степановна даже как-то подсознательно перекрестилась, хотя она обычно этого не делает. Она пошла домой, а я побежал на работу. После работы и лекций, я забежал домой, перекусил и пошел бродить по городу. Сейчас в Ленинграде белые ночи: такой зыбкий и чудный свет будто бы растворен в воздухе. Ходил бы и ходил до утра, да завтра на работу… Но я все равно не

могу спать от счастья: у нас с Катенькой сын! И имя она ему хорошее придумала: Сергей…

У меня есть любимое место неподалеку: на набережной Лейтенанта Шмидта, у Сфинксов. Вот и сегодня я пришел туда. Сфинксы зачаровывают меня своей сопричастностью с вечностью, своей каменной мудростью. Они всегда наводят на какие-то философские размышления о бренности бытия… Это место для меня стало каким-то особенным. Может, вот таким же местом для верующих людей является церковь? Видимо, всем людям нужно иметь место для тайного общения с сокровенными глубинами собственной души…

Мост лейтенанта Шмидта.

Рядом на берегу

С грустной улыбкой Сфинксы

Молча Неву стерегут.

Сколько они пережили?.. Тысячи, тысячи лет… Скольким векам размозжили Этой улыбкой хребет…

Годы, столетия льются:

Войны, миры, революции…

Только они не отмечены

Поступью времени вечного.

Но почему же на лике Грусти мелькают блики? Грусть ли по родине милой Камень сердец защемила? Может, волна проронила Весточку с синего Нила?