Игорь Ушаков - Семейная сага

Уже и Михаила всего издергала — "сделай что-нибудь" да

"сделай что-нибудь". А что он может? Вон и сам только вернуться с войны контуженный…

Да и чем я лучше других? Нет, надо идти! Да что я, собственно, рассуждаю? Можно подумать, что у меня есть другой выход!

А вот приду из армии, когда война кончится, то обязательно начну жить отдельно.

Михаил. 1940, 8 января

Кажется, сбывается моя мечта! После возвращения

после госпиталя в военный исследовательский институт, где я работаю, вызвали меня к начальству и сообщили, что меня, как уже "понюхавшего порох", рекомендовано направить на важный участок — преподавателем-инструктором в летное училище по самолетному оборудованию при Военно- воздушной академии.

Я, конечно, согласился, размечтался, что может хоть вторым пилотом полетаю. Но не тут-то было. Классы, классы, классы… Учу будущих пилотов на примитивных тренажерах пользоваться радиоаппаратурой и прочими приборами. Да и сама аппаратура тоже примитивная: высотомер, измеритель топлива, радиосвязь да, пожалуй, и все. Курсанты меняются, не успеваешь к лицам привыкнуть…

Явно готовимся к войне… С кем? Ведь с японцами все закончили, с финнами тоже, с немцами — Пакт о ненападении… Но кроме немцев, на горизонте врагов не видно.

А полетать на самолете ужасно хочется. Но боюсь, что и здесь медкомиссия не пропустит: у них очень жесткие критерии отбора.

А работы много, устаю. Да и в училище приходится из Мытищей ездить на электричке. Как-то не люблю я преподавать — руками или головой работать привычнее, чем языком воздух сотрясать…

Катерина. 1940, 28 января

Вот уже почти два месяца, как Павел на фронте… Я

очень за него боюсь. Хоть его и назначили каким-то вестовым при штабе, но ведь в Финляндии так опасно. Это не открытые враги, а всякие финские "кукушки": идешь себе с конвертом в штаб, а тебя снайпер с дальнего дерева — бабах! — и наповал! Такие страсти даже наши пишут в газетах! Вон какие-то белофинские шюцкоры незаметно забрались на крышу дома, где располагался наш штаб, бросили в трубу связку гранат, а сами, как с трамплина, сиганули с крыши и скрылись в лесу…

Павел часто пишет, но пишет, конечно, нам всем. Хорохорится. Видно, у них у всех порода такая макаровская — никогда не покажут, что им трудно. Присылает Сережке вырезки из фронтовой газеты — рассказы в картинках про Василия Тёркина. Ну, в газете-то армейской все замечательно обстоит: красноармеец одним махом чуть не сто белофиннов убивахом. На бумаге все всегда отлично. А вот в соседнем доме уже похоронку получили…

Господи! Да я тебе свечку поставлю: огради Павлика от смерти! И верить начну, как мама: она вон сначала, когда Михаила отправили на войну с самураями поставила свечку на комоде в углу, хоть у нас, конечно, никаких икон отродясь не бывало.

Вернулся бы! Я даже оставлю его, откажусь от своей любви… Лишь бы жив остался!..

Елена Степановна. 1941, 22 июня

Сегодня утром Левитан объявил о нападении на нас

фашистской Германии… Встала я по "тарелке", как всегда утречком. Сегодня воскресенье, все еще спали… И тут:

"Говорит Москва! Сводка Главного командования Красной Армии… С рассветом 22 июня 1941 года регулярные войска германской армии атаковали наши пограничные части на фронте от Балтийского до Черного моря…"

Я растолкала всех, собрались все у репродуктора. Левитан второй раз прочел сводку. Ждали мы этого, конечно, ждали, а все равно, как снег на голову.

А у нас с Сереженькой на сегодня уже были куплены билеты на теплоход в Заволжск, должны ехать к моим сестрам. Билеты на это воскресенье были взяты давно, когда Сереженька был еще в детском санатории в Закарпатье. У него оказалась при очередной проверке положительная реакция Перке, вот врачи и посоветовали послать его в легочный детский санаторий в Карпаты. Миша смог с трудом устроить его туда. Слава Богу, что Сережа вернулся за два дня до начала войны, а то говорят, что немцы продвигаются очень быстро и уже к середине дня захватили и часть Западной Белоруссии и часть Закарпатской Украины…

А чтобы закрепить Сережино лечение, меня решили послать с ним сразу, как он вернется, на Волгу. И вчера мы уже были в полном сборе. Да и сборы-то у нас простые: пара моих платьев да пара летних Сережиных костюмчиков… И вот на тебе — война!

Но Миша по-деловому сказал, что надо обязательно ехать, в Москве может быть опасно. У немцев хорошая авиация и они наверняка начнут бомбить Москву. Хорошо, что билеты на утренний рейс, пока еще не началась паника.

К одиннадцати утра мы уже были на теплоходе. Вот сидим мы в каюте. С нами едет еще одна пара, видимо, из важных персон: мамаша с сыночком. Мальчик сверстник Сережи, капризный, избалованный. Вечно всем недовольный. Мамаша этакая краля, при длиннющих наманикюренных ногтях, с перманентом. Кормит сыночка своего вареной курицей чуть не силком, помидоры откуда-то ранние… Это в июне-то!

Кто же такие? Миша хоть и военный, а на его зарплату не больно-то разгуляешься. Вот и в дорогу нам дали по бутерброду с вареной колбаской да картошки отваренной в небольшой кастрюльке. Как было раньше, так и осталось: у кого густо, а у кого пусто! Какой там коммунизм! Правда, радио послушать так все мы живем прям-таки в Царствии

Небесном! Ну, да Бог с ними! Не в том ведь счастье, чтоб брюхо набить!

Думаю все про Катерину с Михаилом. Жаль мне его… Такой хороший человек: вон ведь какую семью на себя взвалил и тянет, улыбается, всем доволен. За Катю мне иногда так больно и стыдно становится, что едва сдерживаю себя. Но что поделать? Одна надежда — прости, Господи, за грешные мысли! — может, бедствие это всеобщее повлияет, образумит. Ведь пошлют обоих на фронт — и Мишу, и Павла. Будет время и Кате подумать, какую она для себя жизнь выбирает. А так ведь с двумя братьями напересменку спать — это же негожее дело! Ох, Миша, Миша! Святой ты человек…

Я вся в своих мыслях, а Сережа взялся читать. Хороший мальчик, я его так люблю! Не зря говорят: "Первый внучонок — последний ребёнок". Он и зовет-то меня "Мама". Это еще с детства пошло. Когда мы с ним в Озерках под Ленинградом на даче жили. У всех детей мамы, ну и у него, значит, я стала мамой! Так и начал меня мамой называть, а Катя приезжает — и она мама! Пытались ему растолковать, да мал еще был: решил, что у него две мамы — одна большая, а другая — маленькая. Так и звал нас поначалу: меня — "Мама О-о", а Катю — "Мама А-а", как он тогда выговаривал

"большая" и "маленькая" на своем птичьем языке.

Сидит и читает "Дона Кихота"! Это ж надо представить — первая книга в жизни и сразу Сервантес. Сейчас бьется над первой страницей. Перечитывает предложения по несколько раз, меня про слова новые спрашивает. И я уверена, что ведь осилит! Он упорный. Ну, а мне вот и делать нечего: отобрал книгу внучек!