Сергей Антонов - Петрович

— Не понадобился! — кивнул милиционер, радостно заправляя оружие в кобуру.

— То-то. В нашем районе, кроме командировочных, стрелять некого.

— Остановитесь! — крикнул следователь.

Но Столетов прошел мимо шарахнувшегося от него Дедюхина, и дверь за ним хлопнула.

— Гражданин Столетов! Предлагаю вернуться! — повторил следователь, утирая пот со лба, и, обратившись к милиционеру, добавил раздраженно: — Что же вы! Задержите!

Милиционер беспомощно оглянулся и, проверив, надежно ли застегнута кобура, вышел на крыльцо.

Перед крыльцом правления под бьющим в отвес солнцем молча стояли колхозники, человек двадцать, — и молодые, и пожилые, и старые. Некоторые были выпивши — эти прибежали со свадьбы.

Между ними медленно, словно задумавшись, шел куда-то Столетов.

Милиционер покосился по сторонам и, не сходя с места, коротко свистнул в свисток с горошиной.

Столетов словно оглох — даже не обернулся.

— Петрович, — остановил его парень с баяном. — Надо бы правление собрать.

— Почему не на свадьбе? — вскинул на него глаза председатель.

— Болтать стали, будто забирают вас. Вот я и прибег.

— Заберут — выпустят. Ступай — музыку играть.

— Ну да! А мы как же! — заговорили в толпе. — Не дадим мы тебя! Никуда мы тебя не пустим!

Милиционер поправил на голове форменную фуражку, застегнул воротничок и спустился со ступенек.

— А ты его не тронь! — закричали женщины. — Это агрономша цельное кадило раздула… Неужели ему теперь пропадать из-за этой никудышки!

— Агрономша, а гусей боится!

Но милиционер все-таки пробился сквозь толпу, догнал Столетова и тронул его за локоть. В эту минуту подскочил выпивший дедушка и взмолился:

— Замирись ты с этой заразой, Петрович. Бог с ней! Кто тебе дороже — мы все или твоя личная спесь?

Столетов поглядел на него, подумал и свернул в другую сторону. Милиционер тронулся было за ним, но женщины стали дергать его за китель, зашептали:

— Обожди! Подался! К агрономше пошел! Действительно, Захар Петрович шел к Задунайской.

Он шагал, задумавшись и чуть слышно насвистывая. И если прислушаться, можно было разобрать попадающую в такт его шагов мелодию: «Наш паровоз, вперед лети…»

Задунайская лежала на низком широком матрасе и довольно умело перерисовывала на голубой листок блокпота фасон рабочего платья из «Крестьянки».

По случаю жары она была в легонькой прозрачной блузке и в тугих бесстыдных брючках. Увидев председателя, она отложила блокнот на трехногий столик и уставилась на нежданного гостя.

Почти четыре месяца — с того времени, когда она приехала и поселилась у одинокой снохи бригадира Костикова, председатель не заходил сюда и сейчас с любопытством обвел горницу взглядом. Все было по-старому: стены чистенькой, оклеенной обоями комнатки были увешаны древними фотографиями несметной родни, гипсовыми кружочками с картинками, в углу темнела большая икона, на которой был нарисован то ли божий лик, то ли богородицы.

А в углу Светланы — все иное: низкий гладенький столик, на матрасе — покрывало с яркими разноцветными ромбами, а над подушкой удивительная картина — молодая женщина с длинной, как нога, шеей и с глазами без зрачков.

С самого приезда Дедюхина и до сей поры Столетов ни на минуту не задумался о себе, о своем поведении, о неизбежном наказании, которое его ожидает.

И во время допроса, и в толпе колхозников, и по пути сюда он настойчиво и зло ломал голову над тем, как доказать Задунайской, что она натворила, каким способом растопить ледяное сердце этой девчонки, чтобы она почувствовала не удовольствие оттого, что его снимут с председателей, а стыд, срам, чтобы она ужаснулась. Что он должен сделать для этого — не как начальство, а как человек, — какие найти слова, какие поступки?

Он поглядел на изображение длинношеей женщины, повешенное словно в насмешку над всем дорогим ему, милым, родным, деревенским, и почувствовал, что пришел напрасно.

Но повернуться и уйти, не сказав ни слова, было бы глупо.

— Зачем вы к нам приехали? — проговорил он хрипло.

— По семейным обстоятельствам, — ответила Светлана. — Меня выгнал муж.

В ответе Столетов уловил вызов и насмешку и, не вытерпев, усмехнулся.

— Правильно сделал.

— Конечно, правильно, — кивнула Светлана. — Я застряла в лифте с любовником.

— Вот и жили бы у любовника! — почти крикнул Столетов, выходя из себя оттого, что, как ни старался, не чувствовал к ней никакой злобы.

— Что вы! — спокойно и даже как-то доверительно проговорила Светлана. — Он не может прокормить своего единственного глиста. Хотите кофе?

Столетов взглянул на нее с сожалением.

— А знаете, вы пропадете.

— Нет. Я не пропаду. Я уже пропала.

— Вам нужно семью.

— Семью? — удивилась Светлана. — Это детей, что ли?

— По крайней мере настоящего мужа.

— А где его найдешь, настоящего? Красивых замуж брать опасаются. Боятся начальства.

— А вы красивая?

— Конечно, красивая… — она оживилась и села. — Когда вы меня ударили и я упала, а вы у милиционера забрали пистолет, я подумала — вот это мужик! С большой буквы. А оказывается, и вы такой же — штампованный. Ну ладно — читайте мораль.

Она набрала в пипетку лекарства и, запрокинув голову, стала капать в ноздри. Столетов молча наблюдал за ней и, когда она закончила свою процедуру и откинулась на подушку, сказал:

— Я пришел не по своей воле. Я пришел от артели. И вот вы — член этой артели, молодая, здоровая баба, вынуждали такого же равноправного члена нашей артели — старуху, страдающую ревматизмом, гнуть спину на вашем приусадебном участке.

— Я ей обещала урожай с целой грядки…

— Она вам вырастила шесть грядок, а вы ей одну? Помещики крепостным больше давали.

— Ниловна пришла ко мне работать не от хорошей жизни. У нее есть нечего. Ваш колхоз не может ее прокормить.

— Она почти не работала.

— Она больна.

— Если вам ее жалко, пойдите к ней на огород и помогите.

— Что? Полоть? — удивилась Светлана. — Да вы что, смеетесь?

— Чудеса, — развел руками Столетов. — В пятьдесят шестом году у нас в колхозе помещица поселилась. Салтычиха. Эксплуататор.

— Давайте уговоримся без латыни.

— Давайте уговоримся. Вы — эксплуататор. А Ниловна — эксплуатируемая. В пять часов утра, когда вы дрыхли, больная, одинокая старуха батрачила на вас. Что она думала, когда за километр таскала воду на ваш огород? Мы ей доказываем, что она хозяйка земли. Пока у нас не явится это чувство, ни один колхоз не выживет. А вы что наделали?

— Это была ее инициатива. Мы с ней добровольно договорились.

— Так вот, поскольку Ниловна наотрез отказалась разговаривать со мной, прошу сообщить, сколько она у вас отработала, чтобы начислить ей трудодни, как положено по уставу.