Денис Драгунский - Плохой мальчик

– В каком году? – вскрикнула Наташа.

– В пятьдесят пятом.

– А в шестьдесят третьем он ездил в СССР?

– Ездил, конечно! – сказала леди. – На презентацию перевода этого романа.

– Я не читала, – сказала Наташа вдруг по-русски: – А мама, наверное, читала.

– Przepraszam, ne rozumiem, – сказала леди.

В конце семидесятых американский президент Картер стал бороться за права человека в СССР. Вот однажды мы сидели со слушателями Дипломатической академии, где я тогда служил, и обсуждали эту ситуацию.

Один товарищ выпил водки, съел четвертушку лимона и сказал:

«Я вам все расскажу про права человека. Сам видел. Этим летом. Я стажером был в нашем консульстве. – Он назвал чудесный скандинавский город. – Красота, уют, покой. И вдруг прибегает мужик. Наш. Русский. Советский, в смысле. Весь задыхается, слова сказать не может. Я его чаем напоил, успокоил. Не волнуйтесь, мы вам поможем. Думал, турист паспорт потерял или моряка проститутки обокрали. Нет, все хуже. Мужик – директор эстрадного ансамбля. Они тут на гастролях. И один трубач, стервец, выбрал свободу. Пошел в полицию и сдался. Убежища просит.

Так. Я сразу вице-консулу звоню. Он приезжает. Так, говорит. Плохи наши дела. Ваш ансамбль, товарищ, больше за рубеж не выпустят. Мне выговор. А тебе, мне то есть, – пояснил рассказчик, – хана выездной карьере. Будешь на Смоленской сидеть и бумажки перекладывать. Надо что-то делать. Надо решать вопрос…

Отправили мы этого эстрадного директора в гостиницу. Пошли в кладовку. Взяли ящик водки „Посольская“. И еще бутылку коньяка „Юбилейный“. Загрузили в машину. Поехали. Я за рулем, он рядом. Приехали в полицейпрезидиум. Встречает нас такая красная рожа, два метра в высоту. О, Ханс! О, Петья! Целуются они с нашим вице-консулом. Спускаемся во дворик. Ханс, дай ключ от багажника. Перегружаем ящик „Посольской“. А бутылку марочного коньяка – в руки. Для дам-ссс!

И говорит вице-консул ихнему полицейскому начальнику:

– Понимаешь, Ханс, я этого трубача где-то даже понимаю. У вас тут сплошной шоколад со сливками. А у нас буераки и сплошной дефицит.

– Ну, ну? – говорит Ханс по-ихнему.

– Но, дорогой мой друг Ханс, – продолжает вице-консул. – Но у меня будут большие неприятности. А у этого приятного молодого человека вообще конец карьеры. Никогда он больше не приедет в ваш прекрасный город, никогда не выпьет с тобой стопку водки.

– Ну, ну, – говорит Ханс.

– Помоги нам, Ханс, – говорит вице-консул. – Я тебя прошу. Заметано?

– Ну, ну! – говорит Ханс.

Обнялись они еще раз. Мы уехали. А через полчаса ихние полицейские привезли нам этого трубача. В наручниках. Ну, наручники мы попросили с него снять, провели политбеседу и даже обещали маме не говорить.

Так что брехня все это про права человека на Западе. Такие же менты, как у нас».

В одну из скандинавских столиц приехал в порядке обмена молодой советский ученый Саша Круглов. В тамошний университет, на полгода. На кафедре, куда его приписали, он познакомился с девушкой по имени Грета.

У нее была длинная и редкая фамилия. То ли Росмерсхольм, то ли Понтоппидан, точно не помню. Она очень этим гордилась и показывала Саше телефонный справочник – сплошные Хансены и Йенсены, десятками страниц. А она одна такая.

Они понравились друг другу и решили пожениться. Саша ей однажды утром сделал предложение, и она согласилась.

– Хорошо, – говорит, – спасибо, я верю, что у нас все будет хорошо. Если ты серьезно, то пойдем распишемся.

– Я совершенно серьезно, – сказал Саша. – Но у нас есть такая традиция. Надо испросить родительского благословения. То есть сказать маме с папой. Познакомить их со своей избранницей. Ну, хотя бы письмо написать. А когда они ответят согласием, тогда можно и расписываться.

– А вдруг они не согласятся?

– Что ты! Это чистая формальность! – сказал Саша. – Традиция, я же говорю.

– Ладно, – сказала Грета. – Хорошо.

Саша написал письмо домой, какая Грета добрая, красивая и умная. Бросил конверт в ящик и стал ждать ответа. А буквально через четыре дня его вызвали в посольство.

– Приятная новость из Москвы, – сказал ему советник по культуре. – Ваш институт получил важнейший государственный заказ. Сформирована новая лаборатория. Вы назначены заместителем заведующего.

– Ух ты! – сказал Саша. – Спасибо!

– Не за что, – сказал советник. – Я тут ни при чем. Самолет через три часа. Сергей Сергеич и Нина Матвеевна помогут вам собраться. Они ждут внизу, в машине. Вот ваш билет.

Сергей Сергеич был шофер посла, а Нина Матвеевна – его жена, завхоз.

– Мне надо позвонить одной знакомой, – сказал Саша.

Советник пододвинул к нему телефон.

Но Греты не было на работе. Дома – тоже.

В Москве оказалось, что с новой лабораторией пока надо подождать.

Саша Круглов пошел в иностранный отдел.

– Наверное, я должен вернуться, продолжать стажировку?

Ему вежливо объяснили: нет, не должен. Никто никому ничего не должен.

Саша позвонил Грете. Она страшно обиделась. Решила, что ему родители запретили на ней жениться, и он послушался.

– Fucking traditionalist! – сказала она и повесила трубку.

Он вернулся в этот город всего через десять лет. Но Грету не нашел, несмотря на редкую фамилию. Наверное, вышла замуж за какого-нибудь Хансена. Или Йенсена.

– Кто там? – спросила Надежда Ильинична в домофон.

Там горестно молчали. Она почти догадалась, но спросила еще раз:

– Кто там?

– Надя, это Михаил.

Она нажала клавишу. Потом открыла дверь квартиры. Он почти не изменился. На нем был серый плащ, свитер под горло. В руке небольшой чемодан – видно, что тяжелый. От него пахло одеколоном. Одеколон приличный, но пахло слишком сильно.

– Я могу войти? – сказал он.

– Заходи, – ответила она. – Но не надолго.

– Вот как? – Такой робкий и ссутуленный, он вдруг сверкнул глазами. – А ты говорила, что будешь ждать меня всю жизнь.

Надежда Ильинична сначала решила расхохотаться, но потом серьезно сказала:

– Я и ждала тебя всю жизнь. Потом жизнь кончилась. А я осталась. Так что лучше иди, откуда пришел.

– Может, хоть чаем напоишь?

– Это будет слишком жестоко. К тебе. Все. До свидания.

Он переложил чемодан в другую руку, повернулся, шагнул к лифту, потом обернулся.

– Что? – спросила она.

– Надя, ты извини меня, ради бога… мне очень нужно в одно место.

Она посторонилась, пропуская его в квартиру.

Чемодан он поставил у вешалки. Снял плащ, бросил сверху. Одеколоном запахло еще сильнее. Наверное, брызгал поверх свитера.

Надежда Ильинична села на табурет в прихожей.

Он долго там возился, шаркал, несколько раз спускал воду, громко переводил дух. Ей надоело это слушать, она прошла в комнату, включила телевизор. Посмотрела на часы. Господи, сколько можно торчать в сортире? Сквозь телевизор услышала какой-то звук. Вышла в коридор. Дверь сортира была приоткрыта, он высунул голову и звал ее: