Денис Драгунский - Плохой мальчик

Я не отдам тебе долг, потому что не с чего. Пенсии едва хватает на квартплату и самую простую еду, не говоря о лекарствах. Я совсем одна, никого нет. Я продавала все, что было в доме, за что могли дать хоть десять рублей. Остались книги, никому не нужные советские романы, позавчера я стояла с ними у метро, никто не взял, и я их принесла назад.

А вчера я бродила вокруг нашего института и увидела тебя. Спасибо, что ты меня узнал, спасибо, что так легко одолжил мне две тысячи рублей.

Мне просто захотелось поесть. Досыта и вкусно, первый раз за много лет. Сегодня рано утром я пошла в магазин, купила хороший кусок мягкого мяса, настоящую вырезку. Еще купила всяких овощей, и зелень, и молодую картошку, немного, и три мандарина, и одну грушу, и батон свежего темного хлеба, и кусочек голубого сыра на десерт, и пирожное в прозрачной коробочке на сладкое, и баночку сметаны для салата, и сливочное масло для жарки, и пачку хорошего черного чая, и сахару тоже, и еще осталось рублей пятьсот, и я, пропадай все на свете, купила бутылку красного французского вина за четыреста тридцать. Безумие, конечно, но напоследок можно.

Я приготовила настоящий праздничный ужин, накрыла на стол и медленно ела, вспоминая тебя и наслаждаясь тобою. Это сочное, упругое, вкуснейшее, тающее во рту мясо – это был ты, и острый ароматный сыр был ты, и сладкие ягоды на пирожном были твоей сладостью, и красный сок вина был тобою; я как будто причащалась твоей плотью и кровью, и ты входил в меня, заполнял меня собою и впитывался в меня изнутри, и это было почти так же, как в ту ночь на конференции в Яропольце.

Спасибо тебе, любимый.

Вот я вымыла посуду и снесла остатки кошкам во двор.

Мне пора. Мне завтра семьдесят. Тебе еще нет пятидесяти.

Я буду ждать тебя. Но только не торопись. М.

Дописав письмо, она подошла к окну. Раскрыла узкую боковую створку, посмотрела вниз. Девятый этаж. Она поставила ногу на подоконник.

Зазвонил телефон.

В восемьдесят пятом году я вдруг решил бросить курить.

Бросил. Но продержался недели полторы.

В те самые дни я оформлялся в Болгарию.

Проводился там советско-болгарский семинар по драматургии. Меня туда записали, потому что в Софии как раз ставилась моя пьеса.

Итак, оформлялся я в Болгарию. То есть ходил по разным инстанциям, собирал подписи на характеристику, потом в райком на выездную комиссию и все такое.

Со мной вместе оформлялся еще один драматург. Старше меня лет на десять или даже больше. Тихий такой человек. Худой и прокуренный. Мы с ним вместе ходили по этим инстанциям. И все время выходили покурить.

И вот я возьми да и брось курить. Резко. Вчера курил, а сегодня – все, завязано.

Он мне говорит:

– Пойдем покурим.

– Да нет, я не курю.

– Как это? – говорит он. – Ты что?

– А что тут такого? – говорю. – Я некурящий.

Он вдруг как закричит:

– Что ты из меня дурака делаешь? Ты же вчера со мной курил вот на этом крылечке! Хочешь сказать, что я совсем уже псих?

– Не волнуйся, – говорю, – успокойся, при чем тут псих. Ну, спутал меня с кем-то, бывает. Мы ж с тобой только три дня знакомы. А я никогда не курил, вот поверишь ли, даже не пробовал ни разу.

Он сначала смотрел на меня с подозрением, но потом успокоился. Тем более что мы еще два раза встречались, и я в те разы не курил. Бросал, я же говорю.

Оформили мы все документы, разошлись. Лететь через две недели.

За это время я так замучился бросать курить, что плюнул и закурил снова.

Вот прилетели мы в Софию, вышли из аэропорта.

Он закуривает. Я к нему подхожу, достаю сигарету.

– Дай-ка огоньку, – говорю.

Беру у него из рук спички, чиркаю, закуриваю, затягиваюсь, отдаю коробок.

Он на меня смотрит и говорит шепотом:

– Ты же некурящий…

– Кто тебе сказал? – говорю.

– Ты сам сказал! – Он чуть не плачет. – Что никогда не курил, даже не пробовал!

– Бред какой-то, – говорю. – Как я мог такое сказать? Я, к твоему сведению, с двенадцати лет курю. Ты меня, наверное, спутал с кем-то.

Он посмотрел на меня беспомощно и болезненно. Помотал головой. Потер затылок.

– Странно, – говорит. – Как странно. Ладно, ерунда, прости.

– Что ты, что ты, – говорю. – Ерунда, бывает. Хлопаю его по плечу, смеюсь. Он тоже пытается смеяться.

Вроде бы забавная история. Обыкновенный розыгрыш. Но мне почему-то стыдно. Ну, не то что бы прямо стыдно, а так – неловко. Неприятно. Особенно когда вспоминаю его растерянное лицо.

В 1961 году моя бывшая няня позвала меня к своим родным в деревню. На Пасху. Рассказала, как бывает крестный ход, как все целуются. Мне стало очень интересно. Родители меня отпустили. С няней все-таки.

На классном часе я рассказал, что поеду к няне в деревню на Пасху.

– На Пасху? – переспросила учительница Лидия Сергеевна.

– Ну да, – сказал я. – Это такой церковный праздник.

Я думал, что она не знала.

– Я знаю, что такое Пасха, – сказала она своим гулким педагогическим голосом. – Ну что ты там не видел?

Мне стало неприятно, но я все-таки сказал:

– Я ничего такого не видел. Крестный ход никогда не видел.

– Но зачем тебе? Для чего? – вскричала Лидия Сергеевна.

Я смутился. Но тут же нашелся. Я учился рисовать, ходил в художественную школу. Об этом все знали.

– Я буду делать наброски, – сказал я. – Разные интересные фигуры.

Тут одна девочка встала и сказала:

– А наброски можно делать на бульваре! Везде вокруг много интересных фигур!

Она была права, конечно. Недаром она сейчас членкор Академии художеств.

– Правильно! – сказала Лидия Сергеевна. – Вот еще выдумки, на Пасху в деревню! Ты же современный человек!

Поездка сорвалась. Но я не очень горевал. Современный человек все-таки.

В 1968 (плюс-минус) году на Пасху я стоял около церкви в Брюсовом переулке, тогда ул. Неждановой. Было очень много народу, внутри все не могли поместиться. У людей в руках горели свечи в бумажных кулечках. Было чуть-чуть похоже на японские бумажные фонарики. Моя спутница толкнула меня и показала глазами направо. Буквально через два человека стояли Святослав Рихтер и Нина Дорлиак. У них в руках были такие же свечки-фонарики.

Если честно, я там стоял исключительно ради возможности поцеловать свою спутницу, безумную недотрогу и капризулю, в которую я был влюблен тогда.

В 1973 году мы с моими подругами Мариной и Ларисой собрались на Пасху в церковь Ивана Воина на Якиманке, тогда ул. Димитрова. Мы уже совсем собрались войти в ворота, как вдруг нам преградили путь. Какие-то молодые люди стояли плотной цепью. Они не грубо, но очень мускулисто оттолкнули нас. Мы откатились назад. Шли старушки. Их пропускали. Шел юродивого вида парень в огромной кепке и нищенских калошах. Его пропустили. Мы снова двинулись к воротам. Цепь снова сомкнулась, нас снова отпихнули.