Бернхард Шлинк - Три дня

Какие бы действия с ним ни производили, его все время подгоняли, чтобы он пошевеливался побыстрей: подгоняли, когда он вставал после сна, подгоняли, когда ковылял в уборную, когда отправлял естественную потребность, когда ковылял из уборной в комнату, когда ел и пил. Хотя его все время торопили жевать и глотать побыстрее, он пытался между глотками заговаривать с ними. «Чего бы вы ни хотели выторговать за меня, я могу вам в этом помочь». Или: «Дайте мне написать письмо канцлеру!» [47] «Дайте мне написать письмо канцлеру!» — Фраза напоминает о трагической гибели крупного немецкого банкира Юргена Понто, близкого друга тогдашнего канцлера Германии Гельмута Шмидта, хотя эпизод с похищением сюжетно связан с другим преступлением террористов РАФ — похищением и убийством председателя Союза промышленников Германии Ханса Мартина Шляйера (см. также прим. 42). Или: «Позвольте мне, пожалуйста, написать жене!» Или: «У меня болят ноги. Не могли бы вы связать меня как-то иначе?» Или: «Отворите, пожалуйста, окно!» Они на его слова не реагировали. Хотя они не разговаривали с ним, он прекрасно знал, к какой они принадлежат организации. Он видел плакат, под которым они его сфотографировали.

Они не разговаривали ни с ним, ни о нем. Не потому, что заранее об этом договорились, как не договаривались и о том, чтобы общаться с ним как можно меньше. Все чувствовали одинаковую потребность держать с ним дистанцию. Когда Хельмут сразу после того, как они прибыли на квартиру, принялся ругать его, обзывая фашистской свиньей, поганым капиталистом, денежным прохвостом, остальных это так покоробило, что Марен подошла к Хельмуту и, обняв, увела из комнаты.

В лесном домике, куда они перебрались несколько дней спустя, они собирались держаться той же линии поведения. Но они не знали, что в доме, кроме кухни и ванной, остальное пространство представляло собой одно общее помещение. «Не проблема!» — сказал Хельмут, принес оставленный в машине капюшон, который при похищении они нахлобучили пленнику на голову и в котором перевезли его сюда, и снова закрыл ему лицо. Однако проблема все же возникла. Пленник, хотя и связанный, с заклеенным ртом и с замотанной головой, лишенный возможности заговорить с ними или кого-то увидеть, был, однако, тут, рядом. Его присутствие ощущалось тем сильнее, чем неподвижнее он сидел на стуле. Когда он вытягивал ноги, вертел шеей и ерзал на сиденье, сносить его присутствие было легче. Поскольку они, не желая, чтобы он узнал их голоса, при нем не разговаривали, в большой комнате царило безмолвие и было слышно его тяжелое дыхание. Днем они могли выйти на кухню или побыть на дворе. Ночью же им некуда было скрыться от его дыхания.

Потом он в промежутках между жеванием и глотанием стал говорить: «Я не могу дышать носом, мне мало воздуха». Он повторял это снова и снова, а они не обращали внимания. Пока он вдруг не повалился со стула. Марен стащила с его головы капюшон, сорвала клейкую ленту со рта, и он опять задышал. Все были без масок, и только Марен не растерялась и вовремя натянула ему капюшон, прежде чем он пришел в себя.

С этого дня они перестали заклеивать ему рот, и он начал разговаривать. Он говорил с ними о политике, а так как они не вступали с ним в дискуссию, он сам высказывал их точку зрения. Он рассказывал им о себе. Начинал он так: «По вашему мнению, я…» — а затем говорил: «в действительности же…» — и с этими словами переходил к сути дела. Так он рассказал о военном времени, о своей карьере в области экономики, о своих контактах с политикой. [48] …он рассказал о военном времени, о своей карьере в области экономики, о своих контактах с политикой. — Эпизод с похищением «банкира» отсылает к печальному концу председателя Союза промышленников Ханса Мартина Шляйера. Действительно, в годы войны Шляйер служил начальником хозяйственного управления СС и, по слухам, использовал свое положение для личной наживы. В мирное время он стал членом правления компании «Даймлер-Бенц» и вошел в руководящие органы многих промышленных союзов. Для бойцов «Фракции Красной армии» Шляйер символизировал врастание фашистской элиты в новую западногерманскую экономику — экономику «промышленного чуда». Он активно содействовал укреплению роли правоконсервативных кругов в политике ФРГ. К тому же его отличали открытое пренебрежение к нуждам трудящихся и крайняя несдержанность в высказываниях; журналист газеты «Нью-Йорк таймсе» назвал его «карикатурой на зловредного капиталиста». Одним словом, для левых радикалов Шляйер представлял идеальный образ врага. Он никогда не говорил дольше пятнадцати-двадцати минут. Он действовал умело; он хотел заронить в них зерно, которое затем даст всходы и вынудит их взглянуть на него не как на типичного представителя капитализма или системы, которого можно убить, а как на живого человека. Затем он начал рассказывать о жене и детях. «Я не смог развестись с женой, хотя наша совместная жизнь стала очень несчастной. Когда она неожиданно умерла, я думал, что и сам умер для любви и счастья. Но затем я познакомился с моей теперешней женой и еще раз влюбился, сперва в нее, а потом в нашу дочь. Я не хотел снова заводить детей и даже, когда она родилась, не очень обрадовался. Но потом… Я влюбился в это маленькое личико, когда она на меня посмотрела, в пухленькие ручки и ножки, в кругленький животик. Я влюбился в младенца так, как влюбляются в женщину. Не правда ли, странно?»

Голос его звучал твердо и решительно. Когда в нем появлялись вопросительные, нерешительные, задумчивые интонации, Ян говорил себе: он разыгрывает перед нами спектакль. И когда его массивная фигура, раскиснув, принимала мешковатую позу, а крупное, мясистое лицо принимало вдруг боязливое, плаксивое выражение, Ян тоже считал это актерством: борется за себя, дескать, теми средствами, какие у него есть под рукой. Интересно, если освободится, напишет ли он в какой-нибудь книге или интервью, как он нами манипулировал? Или выказывать слабость ему так неприятно, что он не признается в ней, даже несмотря на то, что воспользовался этим приемом, чтобы нами манипулировать?

Если он освободится… Они пошли на то, чтобы продлить срок ультиматума, и еще раз сфотографировали его со свежей газетой под тем же плакатом. [49] …еще раз сфотографировали его… под тем же плакатом. — Во время длительного противостояния террористов, похитивших Ханса Мартина Шляйера, и правительства Гельмута Шмидта, не желавшего идти на уступки преступникам, немецкие газеты на первых полосах опубликовали фотографию: взятый в заложники Шляйер сидит на фоне плаката с эмблемой РАФ (автомат на фоне пятиконечной звезды). В руках у него табличка: «6.9.1977. Пленник РАФ». Подобные фотографии появлялись с соответствующими уточнениями дат и позднее: «Уже 20-й день пленник РАФ», «Уже 31-й день пленник РАФ». Если их товарищей не выпустят из тюрьмы, они вынуждены будут его расстрелять. Кто же иначе будет принимать их всерьез, если они его выпустят?