Андрей Аствацатуров - Люди в голом

Забудем про читателя. Подумаем снова об авторе. Обо мне то есть. Как нам (мне) выпутаться из своей ерунды? Как научиться работать с человеческим материалом? Как помчаться в фарватере современности, наполнив воздухом паруса, а карманы деньгами?

Как? Как? Как?

Боже, опять эти «каки»!

«Последнюю стеллерову корову съел в 1908 году некий Попов с товарищами».

Давайте придумаем эпос, где будут темные и светлые, Волга-матушка, Урал-батюшка. Пропоем гимн золотому русскому бунту. Или, наоборот, плюнем четыре раза в родную землю и во все живое. За злобу, говорят, приходится платить. Оно, конечно, так. Но если все правильно рассчитать, то платить не придется. Наоборот. Дэзэссентовы мучения. Еще нам заплатят. Итак, примемся за эпос, где своя Итака и свой Одиссей. Назовем эпос «Жизнь Гава». Или нет, лучше «Путь Гава». Так современнее, концептуальнее и более по-московски.

Для начала попробуем разобраться с сюжетом. Поскольку на улицу я выхожу редко, разве что в соседний магазин, — сейчас постоянно открывают, так что все рядом с домом, — и понятия не имею, что вокруг происходит, то сюжет придется искать в какой-нибудь книге. Тем более, я вдруг понял, тут нужна история про инопланетян — читателю важнее, да и героики добавит.

Итак, приступим к работе. Позаимствуем сюжет частично у одного датчанина и частично из книги полузабытого американского писателя — эту я читал еще в детстве. Действие нашего романа перенесем в Россию. Тогда никто не заподозрит, что я попросту украл сюжет. Ведь ковыряться в моем тексте будут филологи или философы, вооруженные увесистой дерридой, как сказал, заканчивая цитату, один мемуарист. Они за последние годы навострились гранты получать. А гранты раздают исключительно под изучение русской литературы. Стало быть, только ее они и читают. Это мне как раз на руку. Значит, не поймают.

Закадровым событием романа будет взрыв кометы, отозвавшийся метеоритным дождем, обильно оросившим нашу планету. Метеориты устремятся к земле, буравя космическим излучением сердца ее глупых обитателей и наполняя души только что появившихся на свет младенцев сверхчеловеческим сиянием. Одним из таких младенцев станет Коля, сын крупного русского золотопромышленника Валериана Сигизмундовича Кошкина. Все это желательно изложить как можно схематичнее, чтобы читатели не отвлекались от сюжета, а компетентные критики и философы, сняв с полки книгу «Дао для начинающих» или «Дзен для начинающих» (тоже вполне подойдет), оценили изящество моей концепции, игру знаков и символов.

Наш Коля Кошкин, облученный космической добротой радиоактивной кометы, чувствует, что с ним творится что-то неладное: он то начинает громко петь на людях, то теряет дар речи. Коля Кошкин бросает учебу, жену, детей, которых у него пока нет, и уходит от людей туда, где хмурой стеной встают Уральские горы. Нет, лучше сказать иначе: туда, где хмурой громадой высятся Уральские горы, далекие, как сон. (Вот, теперь совсем другое дело.) Коля Кошкин идет, то теряя, то путая след, сквозь туманы, мороз и пургу, минуя отверженные селенья, храмы и бары, дальних стоянок огни, ристалища и капища, горные склоны, пугая гидр и змей. Его пытаются ограбить и убить беглые каторжники, его соблазняют корыстные царевны, ему посылают вслед хриплые проклятия священники, но он остается безучастным ко всему человеческому: к любви и ненависти, к тоске и радости, к страданию и состраданию. Недолгий беспокойный сон на каком-нибудь постоялом дворе, а то и в убогой брошеной лесной хижине, где легко найти страннику приют, и снова в путь мимо белого яблока луны, мимо красного яблока заката. По ночам, когда снегопад тихо шуршит по веткам, Коле Кошкину снится голубая река. Ее пологие берега покрыты льдом, а у самой его кромки стоят скульптуры, вылепленные деревенскими пионэрами (пока Коля Кошкин ходил, политическая жизнь страны изменилась — все стало вокруг молодым и зеленым, и это не ускользнуло от внимательного взгляда автора)… так вот: стоят скульптуры, вылепленные местными деревенскими пионэрами в стиле раннего социалистического реализма: тут и девушка с веслом, и рабочий с молотом, и крестьянка с серпом, и девочка с куклой. И все, разумеется, обнаженные. А вокруг ночь. Ночь и тишина.

В конце пути Коля Кошкин находит эту голубую реку, подходит к воде, опускает в нее ладони. Его душу наполняет радость и покой, покой и воля. Ничего, что метели, не беда, что холода. Коля Кошкин поднимает голову и смеется. Смеется снегопаду, солнцу в далекой просини неба и ветрам. Он забывает обо всем, забывает, кто он и откуда, забывает даже свое имя. (Батистовый юноша, нежный щеголь, лошадь не в строю, голубоглазый Флорестан! Ты видишь, как тает ночная мгла, ты различаешь спрятавшееся в небо трепетное дыхание могучих клубящихся облаков, ты слышишь, как сердце твое стучит, как исходят пурпурным соком нервы, как напрягаются ягодицы, как мысли дробятся, а их осколки взмывают к небу звонкоголосыми горлицами.)

— Как меня зовут?! — кричит наш герой, согретый бесконечной надеждой, и слова возвращаются к нему гулким эхом.

— ГАВ-ГАВ-ГАВ! — слышит он в ответ отрывистый лай, раздающийся то ли из глубины его души, то ли из раскинувшегося за рекой царства сосен, — там ходят охотники с собаками.

«ГАВ — это и есть твое настоящее имя! — подсказывает ему внутренний голос. — А прежнее не имеет уже никакого значения и смысла!» (Хорошо сказано: значения и смысла.)

Почему его зовут именно ГАВ, наш герой разбираться не стал, да и мы не будем. Видно, так распорядились высшие силы, вложив в это имя непостижимое откровение.

И тут из лесу (как нельзя кстати, потому что мне, автору, совершенно непонятно, куда девать теперь этого Гава) выходит молодая охотница. Едва ГАВ ее увидел, как внутренний голос снова наладился лаять откуда-то из-под диафрагмы:

— ГАВ-ГАВ-ГАВ!

— НО-НО-НО! — зазвенело в ответ хрустальными колокольчиками, зазвенело и разнеслось в морозном серебряном воздухе. — Меня зовут НО!

Вокруг — ни звука. ГАВ замирает, вслушиваясь в тишину, глядя в сердце тьмы, в молчание. На душе и легко, и тревожно. На всей земле есть только он, молодая охотница и гаснущие звезды на небосклоне.

Когда ГАВУ, тогда еще Коле Кошкину, было шесть лет, в одной старинной книге, которая каким-то странным образом попала в его детскую и столь же странным образом оттуда исчезла, он случайно прочел: «Подлинное знание не может облачиться в имя. У просветленных слова передаются от сердца к сердцу». Маленький Коля сколько не силился, понять смысл прочитанного так и не смог.

— Папá, а что значит «в имя»? — спросил он у отца.

— Почему ты об этом спрашиваешь, Nicolá? — удивился Валериан Сигизмундович. — Вымя у коровы. Она его носит между ног. У нее там молоко.