Андрей Аствацатуров - Люди в голом

— Мишка?

— Ну что?

— А чего это Петренко про животных сказал? Что это они дают навоз.

— Петренко — дурак! — разозлился Старостин. — Ну как животные могут что-то давать? У них ведь рук нет, и они глупые.

В таком духе Старостин просвещал меня весь следующий год. Пролетел второй класс. Третий. Нас приняли в пионеры. Начался четвертый.

Как-то на перемене Миша отозвал меня в сторону. Я с неохотой подошел. К тому времени он стал мне немного надоедать. Я не знаю, почему. У него появились какие-то новые друзья во дворе. Миша мне о них постоянно рассказывал, и мне было очень скучно. Кроме того, Миша стал общаться с другими одноклассниками. Пытался их просвещать на свой лад, чего делать, конечно, не следовало.

— Чего звал? — спросил я его.

Оглянувшись по сторонам, Миша полез во внутренний карман пиджака и извлек оттуда стопку черно-белых фотографий, небольших по размеру.

— Зырь сюда!

На первой фотографии я увидел улыбающуюся голую женщину. На следующей — еще одну. На других оказались и женщины, и мужчины, тоже совсем голые. Они обнимались, стояли, сидели, лежали в разных позах. У всех были радостные лица.

Фотографии не произвели на меня особого впечатления. У нас дома было много толстых альбомов с репродукциями, на которых попадались голые люди. В основном почему-то женщины. И еще в Эрмитаже мне показывали статуи древнегреческих богов, богинь и героев, изображенных абсолютно голыми. Я тогда спросил взрослых, почему в древней Греции все так ходили. И мне объяснили, что в Древней Греции было очень жарко и одежды не требовалось. Так что Миша в тот раз ничего нового мне не открыл. К тому же люди на его фотографиях мне показались не очень красивыми. Впрочем, их радостные лица полностью компенсировали в моем представлении этот недостаток. Раз они улыбаются, радуются, думал я, значит это — хорошие, добрые люди. И не важно, что голые. Никому ничего плохого ведь они не сделают.

— Ну как тебе?

Я пожал плечами:

— Так себе…

Тут прозвенел звонок. Миша сунул фотографии в карман, мы побежали на урок, и я тут же забыл об этих картинках.

Дня через три моей маме позвонила наша классная руководительница и сказала, что в классе произошло «чепе» и что маме нужно в ближайший четверг придти на внеочередное родительское собрание.

Мама не на шутку встревожилась. Повесив трубку, она тут же позвала меня. Я в этот момент сидел на кухне и слушал радио.

— Андрюша! Иди-ка сюда!

Я поднялся и зашел в комнату.

— Что там у вас в школе произошло?

«Тебе не все равно?» — подумал я. К четвертому году школа так мне надоела, что я старался не думать о ней хотя бы дома. Но ничего не получалось. Едва я переступал порог нашей квартиры, меня тут же с пристрастием допрашивали о том, «что было в школе». Я обычно отмалчивался или старался отвечать односложно.

— Тебе не все равно? — спросил я маму.

— Не смей дерзить! — крикнула мама. — Вот папа вернется…

Такой поворот дел меня никак не устраивал, поэтому я решил пойти на мелкие уступки и всем видом выразил готовность отвечать.

— Я спрашиваю, что случилось в школе? — повторила она сухо.

Я понятия не имел, что ей нужно:

— Не знаю…

— Вы опять нахулиганили?

— Нет…

— Тогда что случилось? Почему мне звонит Клавдия Васильевна?

— Не знаю…

— Ладно, — сказала мама. — В четверг все сама выясню.

Наступил четверг.

Я вернулся из школы, пообедал и сделал уроки. Потом я планировал посмотреть мультики по телевизору, но папа усадил меня играть с ним в шахматы. Эту игру я ненавидел.

Скоро раздался звонок в дверь. Я открыл. Вошла мама с тяжелыми сумками.

— В магазин заскочила, — сказала она и, снимая сапоги, добавила: — Была я на этом родительском собрании… Скажи-ка, Миша Старостин тебе ничего не показывал?

— Нет…

— Фотографии какие-нибудь?

— Что за фотографии? — вмешался папа.

И тут я вспомнил:

— Вообще-то показывал. Ерунда это…

Воцарилось молчание. Я понял, что мама ждет от меня еще каких-нибудь слов.

— О чем вообще речь? — снова вмешался папа.

— Представляешь, Леня, — мама вдруг заговорила очень торопливо и сбивчиво. — Представляешь… Старостин, хулиган этот, принес в школу, — тут она понизила голос, — порнографию. Настоящую. Принес и стал показывать ребятам. Дети дома рассказали родителям, и те сразу побежали в школу к Клавдии Васильевне жаловаться. Мама Бори Анисимова заявила, что ее Боря пришел из школы и заявил, будто Миша показал ему «мужские» и «женские» фотографии. То же самое Саша Гурьев и Антон Скачков. И другие… Все мамы встают и возмущаются. Просят принять меры. Меня спрашивают: «Верочка! Вам Андрюша что-нибудь рассказывал?» А я сижу, как дура, и ничего понять не могу. Начинаю что-то мямлить. Говорю, что первый раз слышу… А мне мама Оли Семичастных заявляет: «Старостин всем показывал эти карточки. И Андрею тоже. Они ведь друзья… Этот Старостин и ваш…»

Пока она говорила, отец смотрел на меня с интересом и даже, как мне показалось, с некоторым уважением. Потом он остановил маму:

— Ладно, Верочка, не заводись! Ну и гусь у нас вырос. Болтун болтуном. А когда надо, клещами из него ничего не вытянешь. Давай садись, в шахматы доиграем.

— Подожди ты со своими шахматами, — не сдавалась мама. — Тут серьезное дело… Пойдем на кухню.

Они заперлись на кухне и долго о чем-то спорили. Я включил телевизор и стал смотреть мультики.

На следующей неделе в классе состоялось заседание совета отряда, на котором открытым голосованием Старостина исключили из пионеров. Я был единственный, кто воздержался. Накануне я подговорил Мишу придти на собрание без галстука.

— Это ты здорово придумал, — ухмыльнулся Старостин. — Скажут: «Снимай галстук». А галстука и нет! Пионерчики-то наши от злости обдрищутся.

Этого слова я раньше не слышал, но оно мне очень понравилось. Я его запомнил, а потом стал часто повторять. И недавно научил этому слову и его разным формам нежного и утонченного Дениса Соловьева.

— Паша! Сдристни отсюда! — приказал как-то Соловьев своему коту Павлику, который внезапно вскочил на обеденный стол.

Мы сидели на кухне и пили кофе: Соловьев, художница Зоя Черкасская и я.

— Андрюша! — с деланной строгостью сказала мне Зоя (Зоя вообще многое мне прощает). — Зачем ты научил Денисика этому слову? Он теперь все время им Павлика обзывает.

— Зоинька! — оправдывался Соловьев. — Я же не виноват, что Павлик вежливых слов не понимает.

— Павлик! — позвала Зоя. — Иди ко мне, мой маленький. Не любят тебя!

Павлик, которого Соловьев уже столкнул на пол, подошел к Зое и стал тереться об ее ноги.

Как видите, Мишины уроки пригодились не только мне. А тогда, двадцать пять лет назад, он, по моему совету, пришел на собрание без пионерского галстука. И когда Оля Семичастных торжественно сказала: «Сдай галстук», — выяснилось, что сдавать нечего.