Андрей Аствацатуров - Люди в голом

— Тогда пусть Старостин значок сдаст! — нашлась Оля. Пионерский значок Миша и в самом деле забыл отцепить.

— Отдай нам его! — велела Оля.

— Не ты его покупала, шкура! — вдруг обозлился Старостин.

— Старостин! — вмешалась учительница. — Делай, как говорят!

Миша заколебался, а потом сказал:

— Ладно… Но я его отдам Аствацатурову. Пусть у него хранится, пока меня не примут обратно.

Обратно Мишу уже не приняли. Кстати, моей преданности ему, проявленной на пионерском собрании, хватило ненадолго. В глубине души я не мог простить Мише, что самым сокровенным он поделился со всеми. Он должен был показать эти фотографии только мне. Расхвастался перед всеми, думал я злорадно, так тебе и надо.

Я уже устал от Старостина, и мне хотелось чего-нибудь нового. И тут в моей жизни появился другой человек, Алик Новиков. Он спекулировал почтовыми марками и заграничными открытками, на которых были изображены полуголые звезды зарубежной эстрады. И Миша оказался в тени.

Потом Старостина поставили на учет в детской комнате милиции за крупное хулиганство. Он перевелся в другую школу. Там произошло что-то очень серьезное, после чего он оказался уже в колонии, откуда даже написал письмо нашей первой учительнице Валентине Степановне. Я иногда вспоминаю Мишу Старостина, когда выпью. Но пью я теперь очень редко. У меня от алкоголя голова болит.

Когда я учился в школе, а учился я плохо, мне папа часто говорил:

— Будешь так дальше учиться — отдадим тебя в пастухи. Придется тебе волам хвосты крутить, у быка в жопе ковыряться.

Такая перспектива меня совершенно не устраивала, но в школе я все равно учился плохо.

Честно говоря, я и в детском саду не блистал.

Воспитательница Клавдия Степанна всегда ставила мне в пример упитанного розовощекого мальчика по имени Антон Коптюк.

Антон Коптюк быстрее всех съел кашу, Антон Коптюк выучил стихотворение о Ленине, Антон Коптюк починил пластмассовый обруч, дома у Антона Коптюка живет хомячок, о котором Антон Коптюк заботится, брат Антона Коптюка подарил детскому саду два резиновых мяча. А что сделал ты?

Мне оставалось только скукоживаться под строгим взглядом воспитательницы.

Я чувствовал себя виноватым.

Каша мне не нравилась. Стихи о Ленине меня не интересовали, равно как и пластмассовые обручи. Хомячков я ненавидел. Да и самого Антона Коптюка я в глубине души считал дураком.

Все мои мысли тогда занимала девочка Наташа Тарасова, которой я на 8 Марта подарил пластмассового пуделя. Но любил я по-настоящему только певицу Таисью Калинченко.

Интерес к Наташе Тарасовой сделал меня на два месяца очень рассеянным и нескладным.

Но ковыряться у быка в жопе мне так и не пришлось, поскольку в пастухи меня все равно не отдали.

Да и кто бы меня туда взял с моим-то пятым пунктом?

Где вы видели еврея-пастуха?

Только если в Библии.

В итоге я оказался на филологическом факультете Ленинградского университета.

Попасть туда в 1986 году для еврея было так же непросто, как и в пастухи.

Но со второй попытки у меня все получилось.

В университете я учился хорошо: видимо, папины угрозы сыграли здесь какую-то роль. Я начал думать, размышлять, чего прежде никогда не делал.

Преподаватели мне нравились. Особенно пожилые профессора. В костюмах и в галстуках. Иногда в свитерах — это те, кто помоложе. От них веяло неотмирной библейской мудростью и академическими идеалами. Студенты рядом с ними казались глупыми и неуместными. Но только на первый взгляд.

Я как-то стал свидетелем беседы моего учителя, известного филолога Захара Исааковича Плавскина, с одной девушкой, которая явилась к нему на экзамен в открытом платье: с голой спиной и глубоким вырезом спереди. Ну, чтоб произвести впечатление и сделать пожилого профессора более внимательным к ее внешности и менее сосредоточенным на экзаменационном вопросе. Так девушки всегда поступают. И мне очень жаль их. Ничто не выглядит таким беспомощным и беззащитным, как полуголое женское тело. Агрессивное и напряженное. Но беспомощность и беззащитность тут же превращается в оболочку силы и агрессии. Порочный круг, из которого мужчине никогда не вырваться. Проще отвести глаза и подумать о чем-нибудь постороннем. Например о черном шекспировском ревнивце, задушившем свою Дездемону. Девушке, как сейчас помню, достался «Отелло».

— «Отелло» читали? — спросил Плавскин.

— Читала…

— Как-то неуверенно вы это говорите. А скажите, кто Отелло был по национальности?

— Как это «кто»? — поразилась студентка. — Известно кто. Англичанин!

Плавскин тяжело вздохнул и укоризненно произнес:

— Девушка! Вы ведь не читали. Скажите честно.

— Почему? Я это… читала там все.

— Читали, говорите, а сами даже названия не помните!

— Название — «Отелло», — пожала плечами девушка.

— «Отелло, мавр венецианский»! — с некоторым напором сказал Плавскин и повторил для пущей убедительности: — Мавр венецианский!

— Ох, извините, — кокетливо улыбнулась девушка. — Поторопилась. Отелло — итальянец. Конечно же, итальянец. Раз из Венеции.

— Это еще что, — сказал мне Плавскин, когда за девушкой закрылась дверь аудитории. — Вот у меня была другая история…

В «другой истории» фигурировал уже Данте. Плавскин пересказал мне ее во всех мельчайших подробностях.

История с Данте произошла в начале 1950-х годов. Плавскин, еще молодой ассистент кафедры истории зарубежных литератур, принимал очередной раз экзамен по курсу «История литературы Средних веков и Возрождения». К нему сел отвечать студент. Студент назвал вопрос билета — «Данте» — и замолчал.

— Вы, товарищ, вопрос знаете? — терпеливо спросил Плавскин.

— Знаю.

— Тогда рассказывайте.

— Чего рассказывать? — удивился студент.

— Как «чего»? — в свою очередь удивился Плавскин, уже теряя терпение. — Вопрос рассказывайте. Вы читали Данте?

— Читал. Просто не знаю, чего про него можно рассказывать.

Надо заметить, что Захар Исаакович Плавскин был человеком редкой доброты. И на экзаменах всегда отличался удивительным либерализмом. Он обычно сам подсказывал студентам даты и имена, задавал им наводящие вопросы, и в итоге они уходили от него довольные, счастливые, с оценками «отлично» или, в крайнем случае, «хорошо».

— Ладно, — кивнул он студенту. — Я вам буду задавать вопросы, а вы мне отвечайте. Договорились?

Студент в ответ грустно тряхнул головой.

— Скажите, — начал Плавскин, — кого Данте поместил в последний круг Ада?

(Как известно, это были предатели: Иуда, Брут и Кассий.)

— Вот этого я как раз не знаю, — сразу же бодрым голосом ответил студент, давая понять, что все остальное он, конечно же, знает, а вот именно этот, так сказать, «фактик» как раз из виду и упустил.