Елена Чижова - Преступница

За учебник она взялась тем же вечером. Страницу за страницей Маша читала "Финансы СССР". Как и предполагал Успенский, смысл многих параграфов оставался смутным. Иногда, вчитавшись, Маша думала, что угадывает суть, но каждый раз авторы словно бы пугались сказанного и спешили привести оправдания, подстилая соломку. Cоломкой ложились пространные цитаты, почерпнутые из работ основоположников. Однако, если Мария Ильинична Сухих, приводя слова Маркса, переживала радость и вдохновение, эти цедили сквозь зубы. Трудами непримиримой Сухих Маша знала экономическую теорию Маркса, которая представлялась ей логичной и полной. Маркс учитывал достижения своих предшественников, однако мысль его, основанная на собственных наблюдениях, развивалась самостоятельно, ткалась изнутри, как паутина. Авторы ткать не умели: они лепили свою теорию, как ласточки, собирая по клочкам: складывали картинку. Главное заключалось в том, что контуры этой картинки были известны им заранее: фрагменты, ускользавшие от взгляда, заменялись подходящей цитатой, которая не могла заслонить пустоты.

К исходу недели Маша проштудировала учебник от корки до корки и укрепилась в своем мнении. Робея предстать перед профессором, она решила обсудить с братом. Полистав, Иосиф сморщился. Кажется, она выбрала неподходящее время, потому что, слушая Машины рассуждения, он поглядывал на телефон. Выслушав, Иосиф заговорил о том, что не понимает задачи - обсудить и высказать мнение о том, чего нет в природе. "Такой науки нет. - Захлопнув корешки, он громогласно прочел название. - Сколько я могу судить, есть принятая практика движения денежных потоков. В рамках социалистической экономики ее можно более или менее точно описать. Однако состав и смысл потоков... Какая уж тут наука! Взять хоть наши космические дела - все, что требуется для завершения проекта, государство выделяет немедленно. Излишки списывают на гражданскую продукцию, то есть, в конечном счете, на граждан. Это - аксиома. Остальное - дело техники. При таком подходе прибавочная стоимость, выведенная Марксом, - чистая фикция: есть несколько важных отраслей, остальное - блажь. Боже упаси, я, конечно, не финансист, но думаю, что государственный бюджет строится исходя из произвольно выбранных приоритетов: важным отраслям - все, остальным - объедки. Вот тебе и вся теория финансов". Он покосился на молчащий телефон и взглянул на часы.

"Если такой науки нет, - чем, скажи на милость, я буду заниматься? Если ты знал заранее, зачем отправил меня в финансовый: лучше уборщицей или библиотекарем". Машина злость была такой горестной, что Иосиф пошел на попятный: "Перестань! В этих делах я - авторитет ничтожный. Спроси у своего профессора, он ответит, если, конечно, не побоится". - "Он-то не побоится", - загоревшись, Маша пересказала профессорский ответ. "Так и залепил?! - Иосиф расхохотался. - Вот это я понимаю, силен мужик!" Он качал и качал головой: Маша подумала, как китайский болванчик. "Если, конечно, не проверял тебя на вшивость... а то еще бывает..." Брат перестал смеяться и кинулся к телефону. "Да, хорошо, хорошо, жду", - разговор был тихим и коротким.

"Бывает что?" - Машин подбородок дернулся и заострился. "Ты-то побольше молчи, пусть его - говорит, что хочет. - После телефонного разговора Иосиф глядел весело. - Интересный, видать, мужик, раз ты бросаешься на его защиту - как кошка". Глаза брата вспыхивали. Маша вдруг вспомнила желтоглазого, про которого почти что успела забыть. "Не говори глупости! Кошка! При чем здесь это, - память о желтоглазом высветила смысл. - Скажи еще, что он как мужчина..." - Маша начала укоризненно, но не договорила. "Ах, нет, принцесса, для вас, юной девы, он, видимо, стар... Вам ведь подавай вьюношей". Иосифовы глаза не гасли. Он говорил о Машиных страстях, но глаза пылали своими. "Отстань, пожалуйста!" - Маша вырвала профессорскую книгу. Трясясь в позднем автобусе, она не удосужилась задаться вопросом: кого, дождавшись телефонного звонка, он встречает в своей прихожей?

Дома она попыталась вчитаться, но возвращалась к словам Иосифа. "Конечно, старый, - Маша соглашалась, - лет пятьдесят, смешно". Но что-то тлело внутри, разливалось желтым огнем. Сквозь старые волчьи черты проступали другие - молодые и холодные, исполненные презрения к Машиным страшным врагам. Человек, сидевший за стеклянной загородкой, не знал презренного страха: их, заклятых врагов, он называл грубым словом, посрамляющим хитрости брата. Маша вспомнила женщину, перетянутую в талии, и почувствовала укол ненависти. Эта женщина, говорившая с ним в сердцах, была красивой.

Слезы, которые Валя проливала втихомолку, высохли не так давно. Они лились долгие месяцы, потому что победы, которую одержала Маша-Мария, хватило ненадолго. Первое время Наташка соблюдала видимость, не нападая в открытую, и даже подсылала кого-нибудь из девчонок позвать Валю к чаю, но неприязнь брала свое. То косым взглядом, то красноречивым молчанием она давала понять, что внутренне нисколько не изменилась к Вале, раз и навсегда опознав в ней чужую. Комнатные девчонки чуяли правду и, опасаясь потерять Наташкино расположение, усердно демонстрировали враждебность, правда, уже не хватая через край. Джемперок, купленный за бешеные деньги, ничем не помог: свои гардеробы девочки пополняли регулярно, так что не прошло и месяца, как обнова стала предметом заглазных шуток. С чьей-то легкой руки к ней прилепилось прозвище Розочка.

К помощи подруги Валя больше не прибегала. Мешали различные обстоятельства.

Во-первых, от Вали не могли укрыться события, изменявшие жизнь Маши-Марии: фамилия профессора мелькала в их разговорах, и Валя понимала, что в новую жизнь подруги она не вхожа. Сессию обе сдали на отлично, и, возвращаясь в холодное общежитие, Валя не раз задумывалась о том, что профессорское приглашение - несправедливость: кому, как не ей, с отличием закончившей финансовый техникум, полагалось слушать индивидуальные лекции, расширяющие и опережающие программу. Иногда приходили и вовсе стыдные мысли, которые Валя гнала от себя, но не могла побороть: она думала о том, что профессорский выбор - не случайность, пару раз она слышала отзывы девчонок об этом Успенском.

В зимние каникулы Валя ездила к матери. На эту поездку она возлагала особые надежды. В самолете, уносящем ее в оставленное прошлое, Валя думала о том, что ее возвращение не чета материнскому - в родной город она летела ленинградкой. Единственная из всех, с кем училась, Валя сумела вырваться и поступить.

После первых радостных дней, заполненных встречами с прежними друзьями, Валя впала в тоскливое раздражение. Навещая подруг, она старалась не замечать холодка, подернувшего глаза их матерей. Кляня себя за суетливость, с которой не могла сладить, Валя рассказывала о том, что уехать и поступить не так уж трудно, но матери поджимали губы: "Конечно, конечно, если учиться на отлично". Выходило так, словно Валины отличные оценки были ее виной перед теми, кто оставался жить на родине. Впрочем, матери быстро спохватывались и принимались рассуждать о том, какая это радость для Валиной мамы, поднявшей дочь без отца. Валя ежилась, понимая, что они смиряются с ее поступлением, видя в нем воздаяние за труд матери-одиночки. Их собственные женские жизни, сложившиеся более удачно, отнимали надежду на достойную мзду.