Елена Чижова - Преступница

Мимо поста, прикрытого старой газетой, мимо туалета с хлорными ведрами, она шла, ступая неслышно. Все было тихо. Больные спали. Доктора, дежурившие днем, разошлись по домам. Маша оглядывалась, не зная, что предпринять. Теперь она была уверена - Виолетта сказала правду.

Прямо напротив - через холл, заставленный пластиковыми столами, - виднелась дверь с надписью "Процедурная". Маша пересекла пространство и, дернув, распахнула. Круглые металлические коробки стояли на полках. Одни были распахнуты, другие - задраены наглухо. Маша приблизилась, но замерла в нерешительности. Больные спят. Если что, никто не поможет. Все-таки лучше, чем с пустыми руками. Пошарив, она сунула в карман.

Ординаторская не подавала признаков жизни. Ни голосов, ни звона посуды. Сомнения в Виолеттиной правдивости закрались снова, но Маша не позволила сбить себя с толку. При свете настольной лампы молодой доктор выглядел усталым. Подперев лоб рукой, он писал быстро и сосредоточенно, и мирная ночная тишина хранила его одиночество. Предосторожности показались глупыми. "Тоже мне, - она подумала, - доктор Менгеле..."

"Заходите, пожалуйста, я..." - Он поднял голову и кивнул. Из темноты больничного коридора она выступила на приглушенный свет, и, растерявшись, доктор выронил ручку: "Я... я подумал... Вы... Вы, собственно?.." - "Ожидали другую?" - Маша улыбнулась. "Что-нибудь случилось?" - пропустив мимо ушей неподобающий вопрос, он осведомился деловито. "Я пришла спросить". - "Да". - Он отложил ручку. "Давно хотела узнать, дают наши врачи клятву Гиппократа?" Скальпель, зажатый в пальцах, становился горячим. "Конечно, - он отвечал строгим голосом. - Клятву советского врача. Аналог. А что, собственно?.." - "И какая между ними разница?" - ослабив захват, она шевельнула пальцами. "Слова... какие-то... не помню... - Доктор потер лоб. - Вы чья родственница? - Теряя терпение, он поднимался из-за стола: - Прошу вас выйти. Мне надо проверить больных".

"Я пришла, - Маша подбирала слова, - попросить вас..." - "О чем?" - Он поморщился недовольно. "Дело в том, что там, в реанимации... Очень тяжелый больной". - "Как фамилия?" - доктор спрашивал нетерпеливо. "Понимаете, так получилось, фамилии я не знаю..." - "Девушка, послушайте, не морочьте мне... Трудный день, я очень устал". - Он встал и задвинул стул.

Красная ярость хлынула в голову, ослепив меркнущие глаза. Отец, оставленный в палате, умирал беззащитно. "Сидеть!" - Она приказала и, вынув, сверкнула лезвием. Он попятился, взмахивая рукой: "У меня нет... Ничего нет... Все лекарства у старшей... В шкафчике. У меня нет ключа". - "Разве я спрашивала про лекарства?" - Маша произнесла едва слышно. "Это - безумие, сейчас сюда придут. Врач... и еще - дежурная сестра". - "Они не придут", - Маша прервала. Скосив глаза, он глядел завороженно. Маша поймала взгляд и усмехнулась: "Странно, - она сказала, - человек, давший клятву советского врача, так боится смерти..." - "При чем здесь?..." Ярость, залившая голову, вспыхнула черными искрами. "Да, - она перебила, - так и есть, я читала. Врачи, фашисты, те, что в концлагере, - они тоже боялись". Он сидел, выложив на стол руки, и пальцы, сведенные страхом, ходили крупной дрожью. "Но я... При чем тут?.." - "Вы забыли предупредить меня, что сейчас станете кричать", - сделав два шага, Маша подошла вплотную. Остановившимися глазами он глядел на ее руку, подносящую инструмент. Вспухшие губы двигались беззвучно. Металл коснулся шеи, и глаза ослепли.

"Там, в вашей реанимации, лежит человек", - Маша начала тихо, но он расслышал. Пелена, покрывшая белки, дрогнула. "Нет, не то. Не человек - еврей. Не о чем говорить. Одним меньше - одним больше..." Голос исчез. Маша попыталась справиться, но связки отказывались служить. Шея, не обезображенная паучьим укусом, белела под лезвием ножа. Жила, ходившая под кожей, была нежной: сами собой пальцы сжимались - нажать. Словно наяву она видела красную метку, наложенную на его кожу, - единственно верный ответ пауку.

Он застонал, и Маша перевела дыхание. "Мне плевать, - голос вернулся, - на всех ваших больных и их родственников. Мне плевать, как вы используете дур, которые пьянствуют с вами. Мне плевать на ваших крыс и пауков. Но если в этой стране все дают клятвы, что ж: слушай мою. Если еврей, лежащий в твоей реанимации, сдохнет, я вернусь и убью тебя, и ни один паук тебе не поможет. Клянусь своей грязной кровью. Ты веришь мне? Гляди сюда". С наслаждением, словно взрезая паучью жилу, Маша вывернула пустую ладонь и медленно повела лезвием - вдоль линии жизни.

По краю разреза ткань поднялась окровавленной губкой, и капли тронулись вниз, тяжело плюхаясь на пол. Бессмысленными глазами он глядел на них, словно прислушиваясь. Звук становился частым - пляшущим. Каким-то отрешенным движением он поднял полу белого халата и дернул. Ткань не поддалась. Протянув руку, он взял грязный скальпель и, примерившись, резанул по ткани. Оторвав узкую полосу, врач задрал Машину руку, и, набросив коротким жестом, затянул петлю. Жгут перетянул намертво. Кровавая губка, безобразившая ладонь, становилась розоватой. Молча, не отпуская ее руки, он тянул Машу за собой.

По темному коридору, мимо двери с надписью "Столовая", они двигались к процедурной. Выбрав нетронутый бикс, он раскрыл с металлическим хрустом и вынул кетгут и иглу. "Наркоза нет. Все - у старшей сестры. Туда нельзя". - Он говорил тихо и упрямо, словно теперь, после ее клятвы, они стали сообщниками. Поведя обескровленными пальцами, Маша кивнула. Положив ее руку, он примерился и ввел иглу. Почти не чувствуя боли, Маша следила за его пальцами, шившими через край. Крупные капли выступали у него на лбу. Зашив, он завязал узел и, склонившись к работе, перекусил кетгут зубами. Ладонь, перевязанная стерильным бинтом, согревалась постепенно. Снова, подняв ее руку, он тянул за собой. В обратный путь, мимо двери с надписью "Столовая", они шли к реанимации.

Человек, оставленный в беспамятстве, спал. Подведя к пустой кровати, врач подтолкнул, и Маша легла. Она лежала, съежившись, чувствуя холод, бегущий по ногам. "Тебе надо поспать. Там следы. Я схожу, уберу и вернусь". Сквозь тяжелый сон, в который она погрузилась, Маша слышала: он вернулся, и, подтянув стул, сел к изголовью Иудиного отца. Несколько раз, просыпаясь, она видела - он сидит, не шелохнувшись.

Машиным объяснениям Юлий поверил охотно. Версия о ладони, порезанной неприбранной ампулой, показалась правдоподобной. Они вышли из больницы, и, спустившись с крыльца, Маша поинтересовалась Виолеттиным прошлым. Насторожившись, Юлий ответил, что наверняка ничего не знает, но мачеха - из приезжих. Подумав, он назвал среднерусский городок. "Вот-вот", - Маша поджала губы, и Юлий засуетился. Торопясь, он заговорил о том, что отцу Виолетта предана, и вообще, семья получилась крепкой и здоровой. "Речь не об этом, - Маша сморщилась: это травоядное поняло ее по-своему, - я не из полиции нравов", - она произнесла надменно. "Не понимаю..." - Юлий поднял бровь.