Елена Чижова - Преступница

Раскинув диван, Иосиф лежал без сна. Происходящее становилось кошмаром: он не находил объяснения. Ум, тренированный техническими упражнениями, замирал, как пред Стеной Плача. Пытка, которой его подвергали, была абсолютно бессмысленной, но именно это качество делало ее изощренной. Из последних сил он уговаривал себя лежать смирно: призрак коммунальной соседки бродил за тонкими стенами. Никогда прежде он не знал за собой страсти собственника: захватчицу жилой площади хотелось убить. Холод насилия сводил пальцы. Изнемогая в борьбе, Иосиф предался безудержным фантазиям: в финале каждой из них вода, наполнявшая ванну, принимала розоватый цвет. Не выдержав, он поднялся.

Валя сидела в кухне, за столом. Услышав шаги, она подняла голову. Иосиф мялся в дверях. В миг его полного унижения ей стоило шевельнуть пальцем, чтобы он сдался на милость. Валя, имевшая девичье сердце, глядела равнодушно. Ее равнодушие казалось неподдельным. Больше того: набрякшее лицо, обращенное в его сторону, утратило молодые черты. Она сидела, облокотившись грузно и подперев правую щеку, словно в краткий срок, прошедший от разговора, успела прожить несчастную женскую жизнь. Во сне Иосиф метался: простыня, сбившись в ком, приткнулась в ногах.

Утром открылось немыслимое зрелище: под кухонным столом, бросив под себя пальто, она лежала, выпростав правую ногу. Нога была белой - мраморной. В ванной, куда он шарахнулся, висело постиранное белье. Почти что в беспамятстве Иосиф нацарапал записку и, побросав в портфель самое необходимое, выбежал из дома. В записке он соглашался на любые условия, лишь бы она исчезла. Иосиф писал, что готов содержать ее вплоть до замужества (на бумаге он выразился деликатнее: оказывать ежемесячную помощь), а также, если потребуется, снять для нее квартиру.

На работе он прикрикнул на лаборантку, чего прежде за ним не водилось, и с тайным удовольствием следил, как та выбегает из кабинета, глотая слезы. Вечером, не заглядывая к себе, Иосиф поехал к родителям, но ближе к полуночи малодушно набрал номер. На звонок откликнулись. Ровным голосом она отзывалась: да, да, слушаю. Струсив, он бросил трубку. Мать вопросов не задавала, да он бы и не ответил.

Отзываться перестали тогда, когда, оставив счет вечеров, Иосиф потерял надежду. Наутро он вышел из дома и с удивлением обнаружил стайку праздничных школьниц, несущих осенние цветы. То, что представлялось дурной бесконечностью, продлилось ровно неделю. Все закончилось к первому сентября, так, как он и планировал.

Вечером Иосиф вернулся домой и, обнаружив полный порядок, предался сладостному раскаянию. В сущности, свою вину он признавал искренне и в полной мере соглашался отвечать по обязательствам, взятым в беспамятной записке. Еще недолгое время Иосиф дожидался звонка, имея в виду финансовые переговоры, однако она не позвонила.

В том, что живет с мужчиной, Валя так и не призналась. Прежде мать звонила на вахту, но, переехав на Васильевский, Валя написала, что комендант недоволен звонками, и обещала звонить сама. Для матери мнение коменданта было причиной уважительной. В общежитие она не наведывалась. Девчонки шептались за спиной, но с расспросами не лезли. Наташка, правда, подступалась, но Валя смолчала.

Прошлым летом мать завела разговор. Перемыв чайную посуду, они сидели за столом, застеленным полотняной скатертью. Эту скатерть Валя помнила с детства. В двух местах виднелись аккуратные заплаты, и, ожидая гостей, мать всегда маскировала их - то тарелкой, то блюдцем. Скатерть она всегда крахмалила, и короткие кисти, нашитые по краям, из-под утюга выходили слипшимися. В детстве Валя почему-то сердилась и всякий раз принималась разнимать. Вспомнив, она незаметно пощупала: поредевшие кисти были мягкими. Оставшись в одиночестве, мама перестала крахмалить.

"Там, в Ленинграде, - скрывая волнение, она машинально занесла карандаш -неотточенным концом. Рука вывела круг. На полотне, покрывавшем стол, осталась замкнутая черта. - За тобой, наверное, ухаживают..." На всякий случай Валя кивнула. Мать описала еще один круг - поближе к себе: "Конечно, замуж надо только по любви". Валя снова кивнула. Речь никак не складывалась, но мать не оставляла попыток. Совладав с волнением, она заговорила о том, что время уходит. Срок, отпущенный на учебу, пролетит незаметно, и тогда, если не позаботиться заранее, придется возвращаться. "Пожалуйста, ты ничего не подумай, но, мне кажется, тебе стоит присмотреться..." - "Выйти за ленинградца?" - Валя пришла на помощь. Перемежая речь оговорками, мать говорила горячо. Суть увещеваний сводилась к тому, что ленинградская жизнь - счастье, до которого, Бог даст, Вале подать рукой. Неотточенный конец касался верхнего круга, словно там, за воображаемой линией, была замкнута Валина счастливая жизнь. Мальчики, родившиеся в этой окружности, были высшими, почти небесными существами. Таких, как ни старайся, не найдешь в нижнем - земном - круге. "Никто и никогда, - мать отложила карандаш, - не обвинит меня в том, что я прожила свою жизнь по расчету, но ты... ты должна послушать меня".

Этим летом мать разговора не завела. Может быть, жалела о прошлогодней откровенности. Несколько раз, садясь напротив, Валя готова была заговорить. Мешали два обстоятельства. Во-первых, ни за что она не могла сознаться в том, что согласилась до свадьбы. Во-вторых, вспоминая мамин рисунок (два круга: один - земной, другой - небесный), Валя как будто чувствовала, что есть и третий, в который мать, так и не узнавшая счастья, помещала таких, как Иосиф. Никогда мама не признается в этом, отвергнет все подозрения, но Валя знала, расскажи она обо всем, этот круг ляжет ниже ленинградского. "Ну и пусть, - она думала. - В конце концов, это моя, новая, жизнь".

В Ленинград она ехала с тяжелым сердцем. Несостоявшийся разговор лежал на совести. Валя подумала, лучше письмом. Но прежде она надеялась поговорить с Иосифом: после полутора лет он должен был наконец решиться.

Разговор, случившийся по приезде, ударил в самое сердце. Терзая диванную подушку, Валя пыталась собраться с мыслями, но все ускользало. Два чувства, противоречившие друг другу, застили разум. Ни одно из них не облекалось в слова. Первое было похоже на ужас верующего - перед разграбленным алтарем. Второе - тайное, шевельнувшееся подспудно, походило на облегчение: в том, что она поклонялась такому богу, никому не придется признаваться.

В общежитие она возвращалась с позором. Под взглядами соседок, судачивших почти в открытую, Валя раскладывала чистые вещи. Случившееся было непоправимым, но даже сквозь стыд Валя отдавала себе отчет в том, что все закономерно. Позором, выпавшим на ее долю, издревле платили девушки, потерявшие честь.