Елена Чижова - Орест и сын

“Фу, фу, фу! — Темная фигура закрыла арку. — Керосином тянет. И тебя, что ли, тетка скоблила?” Инна следила сквозь тряпичную щелку. Пьяная рука шарила по стене. Не поймав выключатель, он отвалился от косяка и шагнул вперед.

“Воняешь, брат”, — фыркнул довольно. Из ангельской ниши шла сладковатая волна. “Птица вонючая! — Он крутил носом брезгливо. — Тошнотворная тварь!” Голос сбросил дурацкую зычность и стал голым, как камень. Бессмысленный взгляд уперся в тряпичный бугор. Иннино тело вздрогнуло и напряглось.

“Кто тебя намазал? Кто тебя намазал? — он повторял тупо и монотон- но. — Поверил, что вас будут судить святые? Это Он тебе сказал? Ну, и кто Он теперь, отвечай, птица! Да, что ты можешь? Вонять, как Он? Сдохнуть и вонять! Это и я могу. — Он поднял пальцы к носу. — Ну, ответь, — слова ворочались на зубах, как камни, — вывел или не вывел Он народ свой на погибель? Молчишь... — Плешивый взялся за голову. — Думаешь, все будет по-Его? Сколько их было — верных! Всех пустили в расход… Ты-то чем лучше? Думаешь, на руках понесут тебя и твоя голова не преткнется о камень? Может, и Его ноги не преткнулись? Или ты, — он поднялся на тяжелых ногах, — снова отвалишь камни, и Он пойдет, не хромая? На культяпых ногах с ощипанным поводырем?” Сжавшись изо всех сил, чтобы не заплакать в голос, Ксения дрожала под тряпками.

Сквозь узкую щель Инна смотрела, как Плешивый лезет на топчан. Ухватившись за ангельскую голову, он кряхтел, силясь раскачать: “Сейчас... я тебя выверну... узнаешь, как расшибаются ангельские... безмозглые...” Из-за корчащихся плеч поднимались острые концы крыльев. Инна вылетела с топчана и кинулась на плечи.

Раздался собачий визг. Она отлетела к стене и ткнулась головой о камень. Плешивый упал на лежак и завертелся, скуля. “А-а-а!” — Ксения кричала, уткнувшись в тряпье. Скулеж смолк. Плешивый повернулся и уставился на развороченный лежак.

“Девка! — Он смотрел ошалело. — Две девки!” — ощерилась бессмысленная улыбка. Инна стояла у стены, держась рукой за темя. Среди белых вьющихся мух стояло мужицкое лицо. “Сказились, что ли?” Боком Ксения добралась до стены и нащупала выключатель. Зарезка зажмурился и принялся тереть щеки. Пьяная поволока затягивала глаза. Гора тряпок, похожая на развороченный муравейник, чернела на лежаке.

“Вернулась?” — Тусклые глаза пустели, словно поволока становилась бельмом.

“Мы от собак... Лай услышали. Вы сами говорили, выпускают”. — “Выпускают”, — он подтвердил важно. Ксеньин голос стал тверже: “Это моя подруга. Я привела ее, чтобы показать... статую”. — “Этого?” — он кивнул в нишу. “Нет”. — Ксения показывала пальцем сквозь стену. Подбородок Зарезки отвердел. “А деньги у нее есть?” — “Какие деньги?” — Инна подала голос. “За экскурсию”. — Грубая издевка кривила рот. Ксения встрепенулась, но Иннина рука остановила: “И сколько это стоит?” — “По гостю и цена. — Он сел на лежак, прямо в развороченную муравьиную кучу. — С нее вот, — кивнул на Ксению, — двугривенный взял, а с тебя, — оглядел, — с птицы такой, — он шевелил пальцами, словно ощупывал монеты, — будет рупь”. Захохотал, причмокивая.

“Я дам десять”. Хохот заглох, как захлебнулся. “Три за экскурсию, а остальное... Вы его больше не тронете”. — “Заступница объявилась? Сестрица... Повезло ощипанному! Ладно”. — Он оглядел щуплые крылья. Инна поймала Ксеньины глаза. “И за того тоже”. — Она ткнула пальцем в стену. “За обоих, значит? За двух? По три пийсят? Добавить надо — чтоб уж на две бутылки. Может, еще кого присмотришь? Тут этого добра много!”

“Сегодня у меня только три рубля. Остальное — завтра”. Он протянул руку. “Ты, жучка, гляди! Ежели что, обоих их разотру. — Спрятал деньги и провел кулаком по стене. — Ладно, пошли. На три рубля до завтра доживут, а дальше — будем поглядеть”.

Пьяные ноги переваливались по-утиному. “В сумерках плохо видеть стал — не иначе, глаза надуло”. — Он остановился и принялся тереть кулаками. “Давайте я вперед. Я дорогу помню”, — сказала Ксения. “Ну, веди. — Зарезка пропустил ее, а сам пошел с Инной. — Значит, — голос зудел мирно, — обоих пожалела?” Инна молчала.

он запел ни с того ни с сего. “Знаем мы вашу жалость! К вам придешь на ногах — отправите на дровнях!” Инна отвернулась. Впереди между крестами темнела бронзовая фигура.

Инна оглядела равнодушно — в опустившемся полумраке лица не разобрать. Плешивый забежал вперед. “Иисус Христос, Сын Божий, — он начал представление. — Между прочим, с Ним случилась страшная, кровавая история, но я Его спас...” — “Знаю”, — Инна прервала.

“Разбойникам ноги перерезало, — Зарезка заюлил. — Очень поучительная история, особенно для молодого поколения... Но я могу рассказать другую — из моей жизни...” — “Не надо”, — Инна отрезала. “Он умеет огненное облако зажигать — из керосина”, — Ксения заступилась. “Ну-ка, зажгите”, — Инна говорила совершенно серьезно. “Для вас, да за денежки ваши… — Он развел руками. — Керосинчику нету”. — “У меня есть”. — Инна опустила руку в карман и достала пузырек. Плешивый схватил с готовностью.

“Беленькой разжился?” — грубый голос раздался сзади. “Какая белень-кая! — Плешивый снова заюлил и скукожился. — Гостей встречаю, керосинчик это. Девки просят огоньком дыхнуть”. Лошадиный поднес к носу. “Тьфу! — покрутил головой. — А я сынка моего покрестил”. Он занес плеть и ударил по земле крест-накрест. “Кнутом покрестил — керосинчиком помажь! — Плешивый

пустился в пляс, припадая на обе ноги. — Крестим покойничка, крестим — керосинчиком мажем, мажем!” — “Врешь, крамольник, я своего сына не убивал”.

— Перехватив рукоятку хлыста, Лошадиный двинулся вперед.

Зайцем Плешивый взлетел по ступеням и спрятался за статуей: “Не убивал, не убивал, он сам себя убил, сам себя хлыстом покрестил!” — “У!” — лошадиная спина напряглась. Хлыст, поднявшийся в воздух, опустился со свистом. Плеть охлестывала бронзовую статую. Плешивый уворачивался от ударов. Удары падали один за другим. Ксения вздрагивала от каждого.

“Так его, так его! — голос вился под крестом. — Будет знать, как отца предавать!” Лошадиный обессилел и опустил плеть. “Ладно, вылезай — не трону”. С размаху он ударил о колено и переломил деревяшку. Плешивый спускался на землю: “Вот и сломал, вот и хорошо, отец смертью не наказывает”.

“Пошли отсюда”, — Инна потянула Ксению. “Куда ж вы, куда? — испугался Плешивый. — Огонечка-то? Сейчас мы вас огонечком... покрестим”. Ксения вздрогнула и вырвала руку.

Низкие тревожные звуки уносили плоское зеркало — раскачивали под пустым небом. На мертвой зыби лежал усталый голос, из-под которого высокой волной вставал другой — ясный и чистый. Он пел и просил Ксению о помощи. Ненавидеть не надо. Родители просто не знают. Они поймут, если хорошо объяснить…