Владимир Соколовский - Твой день и час

— Так домой, Анна Степановна. Времени-то уже без десяти шесть.

— Нет, ты давай-ка заезжай сюда. Есть к тебе дело.

— Мне наплевать на все ваши дела! — взорвался Носов. — Вы знаете, во сколько я позавчера домой приперся? Вы что… вообще?..

— Не горячись, Миша. Материал по полушубкам у тебя? У тебя. Так вот, их нашли. И вора задержали. Тут другое дело, понимаешь? Личное! Ты понял меня? Понял?

— Да вы что, Анна Степановна… какое еще личное? Чего там такое?

— Я договорилась насчет твоей характеристики, Миша! Моня сегодня в отгуле, отдельская печать у Коротаева, я с ним потолковала: мы даем характеристику, а он ее штампует! Моня на тебя злой, от него не дождешься, он тебя разгильдяем считает, недисциплинированным, сердится, что ты форму совсем не носишь! Ну, и еще кой-какие грехи… я после скажу. Беги давай сюда, лови момент, а то заплачешь потом. Ага?

— Добро, если так… Пока!

Молодец Аня! При Бормотове такой финт ни за что не прошел бы — да не возникло бы и мысли о чем-нибудь подобном. Особенно в последнее время, когда отношения их обострились.

Носов положил трубку, гнусавый рев, доносящийся из кабинета, где находились прокурор и Оглезнев, достиг верхнего предела. Следователь сжался в ожидании знаменитого: б-бац!.. Вот и оно. Когда вошел — Витька сидел, сжавшись, на стуле, а Ваня пихал в дело заштампованное постановление и говорил уже спавшим голосом:

— Таким образом, ты арестован и будешь сидеть в тюрьме. Там, и только там твое место, мой милый. Увести!

В кабинете Анны Степановны лежали три полушубка, пахло свежей, добротной овчиной.

— Неплохо снабжают сельское хозяйство, — потрогав один, заметил Михаил.

— Ну, на холоде же люди работают, — отрываясь от писанины, сказала начальник отделения. — Подозреваемого я уже допросила и отправила, ты его арестуй где-нибудь перед праздниками; а теперь иди к себе, пиши характеристику, и я ее сама отстучу на машинке.

— Что это — сам на себя, что ли?..

— Да Господи! Так везде делают. Напиши, что хороший производственник, активный общественник, защищает спортивную честь отдела, пользуется авторитетом, читает лекции, в быту устойчив, брака в работе не допускает… что там еще? Сам придумай — мало ли тебе этих характеристик читать приходится?

— Там совсем другое…

— Ну, что другое… схема везде одна. Иди, иди, не морочь мне голову!

Характеристику он написал быстро. Демченко посмотрела, поправила что-то карандашом, сняла с подоконника старую машинку и начала, кряхтя, устанавливать ее на столе. Носов вернулся к себе. И был застигнут Розкой Ибрагимовой, старшим лейтенантом, инспектором отделения профилактики.

— Привет, дорогая… Как тебе пухнется?

— Ой, не говори. Токсикозы, миздозы… Я что пришла-то: в дежурке куча новых полушубков лежала — мужики сказали, что твои.

— Это они тебя, Роза, обманули. Откуда у меня столько новых полушубков! У меня и одного-то нет. Старого даже. Это вещи, изъятые по делу.

— Так я же все понимаю! — Ибрагимова помолчала. — Слушай, коньячку не выпьешь?

— Какого еще коньячку? Чего это вдруг?

— Да я купила. Сходила вот сейчас и купила.

— Ну говори же, чего ты крутишь!

— Мишенька… сделай мне один, а? Ну, я очень хочу своему Гургенчику купить такой.

— Так купи. Вон, на толкучке их навалом.

— Ого, на толкучке! Там за него сотни три — три с половиной надо выложить, а у тебя он по госцене идет, рублей по восемьдесят.

Носов покачал головой:

— Ох и ушлая ты, Роза! Сразу все сообразила. Ну, и как ты себе это мыслишь? Я что, должен для тебя его выпрашивать? У кого? И почему ты думаешь, что мне его продадут, а не скажут: «Ступай-ка ты, парень…» Делай-ка все сама. Сама иди к директору, сама с Шишкиным разговаривай. А я в эти дела мешаться не хочу. Ходить, просить… давай уж сама!

— Ну я, в случае чего, могу на тебя сослаться? — осторожно спросила Розка.

— Да хоть сто раз. Мне — лишь бы расписка была.

— Так ты выпей тогда, — она вытащила из сумки бутылку коньяка.

— Нет, сегодня я — мимо. Надо к Феде-комбайнеру идти, то-другое… Не время, понимаешь?

— Я оставлю, — Розка сунула бутылку за сейф. — После выпьешь… или в другой раз как-нибудь…

Вот, прости Господи, бабенка! И добьется ведь своего, выцыганит за бесценок отличный полушубок для муженька. Что делать — в милиции нет, наверно, человека, который так или иначе не пользовался бы своим удостоверением, формой, должностью. Михаил сам покупал несколько раз водку по удостоверению позже установленных для продажи часов. На большее его как-то не хватало, не мог решиться. Какие-то были все-таки понятия, которые он не мог перешагнуть, как бы ни толкала к этому жизнь. Однажды в отпуске он решил слетать в Москву и опоздал на регистрацию к обратному рейсу. И все равно, прорвавшись на аэродром, к стоящему у трапа экипажу, он не стал махать корочками и уверять в служебной необходимости немедленно вылететь, а по-человечески попросил захватить его. И командир, чванный низенький мужик с оттопыренной губой, похожий на Муссолини, грубо отказал ему. А попер бы буром, внаглую, да пригрозил, — и улетел бы.

Вот бутылка от Розки — другое дело. Из-за нее не надо унижаться. Сама принесла, оставила — и слава Богу.

Стук машинки из кабинета Демченко затих, и Михаил отправился туда.

— Что, вместе пойдем? — спросила Анна Степановна.

— …В принципе, я все это могу и не читать, — сказал Федор Ильич Коротаев. — Товарищ Демченко у нас парторг, не доверять ей я не могу. Кроме того, конечно, что она еще и твой начальник. Лично у меня к тебе, Миша, никаких претензий нет. Работник ты хороший. И парень неплохой. Мои оперативники в тебе души не чают. Только ты водку с ними поменьше пей, чтобы душа меру знала. Так-с… Так-с… Ну, все верно… Э-эх, была не была! Вот Монин-то взгреет нас, поди-ка, как узнает — а, Анна Степановна? Гы-гы-ы!..

Федя приложил печать к штемпельной подушке, оттиснул ее на бумаге.

Домой он пришел уже около девяти. Димка встретил его: «Папка, папка, давай играть в ГАИ!» Лилька сидела в комнате, вязала, поджав ноги, на тахте. Он хотел ее погладить — мотнула головой, уклоняясь.

— Зря ты, ей-богу, — сказал Михаил. — За вчерашнее и позавчерашнее ты прости меня. Виноват, конечно… Позавчера дежурство дурное выпало, устал, руку вон рассадил, вчера — Борька Фудзияма, Славка Мухлынин… думали посидеть просто, попрощаться, а вышла дурь какая-то… Зато сегодня — гляди! — он положил перед ней характеристику. Жена прочла ее — и вдруг заплакала.

— Скорей бы… скорей бы уж… не могу больше, не могу, Мишка… Но только ты уж, пожалуйста, не пей там у себя больше, Христом-Богом заклинаю…

Утром Демченко представила нового следователя, лейтенанта Васю Калугина. Вася был рыжий, коротконогий, с едва намечавшейся плешкой, благообразный, с выражением какого-то скопческого достоинства на круглом лице. Против прежней новая должность казалась ему верхом желанного. Говорил он по-крестьянски медлительно, морща нос.