Владимир Соколовский - Превращение Локоткова

— Какой вы! Так и не сказали, к кому едете.

— Разве ж непонятно? — удивился Локотков. — Вот и школа, и я буду в ней работать учителем истории.

— Во-от как! А я это не подумала даже — последняя четверть на носу. Думала, вы к кому-то из учителей… Ну, до свиданья!

Она села в машину и уехала. Девчонка оказалась хороша и лицом, и телом (насколько мог разглядеть ее), сероглазая, пухлявая, с чистым белым лицом, белозубым маленьким ротиком, — однако крепко сбитая, без признаков российской рыхлости и крупичатости. «Ничего-о! — подумал ей вслед Локотков, и тут же вздохнул по-старчески: — Где мои семнадцать лет!» Этой-то было около двадцати, всего лишь; в какую далекую юность провалился Валерий Львович, ощутив вдруг себя ее ровесником!

Чтобы не волновать излишне души будущих сослуживцев, а также учеников и их родителей, директор районо разработал при Локоткове следующую легенду: будто бы он, Локотков, не работал раньше преподавателем вуза, и не отбывал наказание по суду, а был рабочим, и, одержимый мечтой стать историком, учился на него заочно. И вот он выучился, и, ведомый тою же заветной мечтой, выпросил для себя направление в сельскую школу, чтобы нести народу знания и свет. Валерий Львович поморщился — ему не нравилось, что новое дело приходится начинать с вранья, однако делать нечего, приходилось соглашаться. Договорились, что правду будет знать только директор школы, его уж никак не обойдешь. Вообще смотрели на него в районо, как на заморское животное: учитель, уголовник, да еще и притом кандидат наук! Редкая для глубинки личность. «Да меня ваши аборигены сразу раскусят, что никакой я не рабочий, разве этим обманешь? Не сразу, так потихоньку, такое обязательно всплывает». «А вы попроще, попроще старайтесь быть, — назидательно промолвил районный руководитель. — Притом не забывайте, что передовые рабочие у нас давно уже выросли в хороших интеллигентов». С таким напутствием Локотков покинул кабинет.

… В школе тем временем началась перемена, и Валерий Львович переждал ее, стоя на крыльце. Школа стояла чуть на взгорке, и он оглядел село. В нем было домов двести, и оно показалось Локоткову довольно большим. Все жилье располагалось с левой стороны от дороги, которой Локотков въехал сюда. Справа — только большие сараи, непонятные сооружения, гаражи, возле них стояли тракторы и комбайны, а дальше, за ними — поля. И лес вдалеке. Слева, со стороны домов, поверхность земли полого спускалась вниз, к небольшой речке. Впрочем, местами она была не такая уж и небольшая — метров до восьми-десяти в ширину, да за селом угадывался еще и прудок. В проруби на почерневшем льду женщина полоскала белье. Кое-где возле домов стояли или шли люди, бегали собаки. Локотков стоял и ждал умиления, которое прольется на него от такой картины, но вместо этого унылой тоской и печалью повеяло вдруг в сердце. Он родился и вырос в подобном селе, и пока рос — не чувствовал потребности в иной жизни, ибо не знал ее; потом же, когда приезжал, уже учась или работая — всегда скучал и тяготился пребыванием, тянулся в город, и уезжал туда при первой возможности. В последнее время его сопровождало рассеянно-меланхолическое, сентиментальное настроение, связанное с предстоящими переменами, и он поддерживал его, готовя себя к долгому житью на новой ниве. А сейчас накатило — хоть голосуй обратную машину, хоть шлепай пешком эти четыре километра до большой дороги! Но он устал, болели застуженные ноги, чересчур тяжелым казался чемодан. Вдобавок, обратный путь на сей раз тоже не сулил радости. Что там? Снова в бригаду к Тудвасеву, в опостылевшую общежитскую комнату, под мелкие подковырки? От той же Истории — бежать опрометью? С одной стороны — пустота, точное и навечное забвение себя, с другой — шанс, и его надо попробовать отыграть.

Директор школы оказался низкорослым, плотным пожилым мужичком, лет на пять старше Валерия Львовича. Он, конечно, был уже осведомлен по телефону из районо о его биографии, и встретил нового учителя настороженно-предупредительно. Уважал за безмерно высокую для сельской школы квалификацию, и побаивался его, и проблескивало в глазах крестьянское, хитрое: ну посмотрим, чего ты будешь стоить на нашем месте! Звали директора — Виктор Константинович. На правой руке у него на всех пальцах, за исключением большого, не хватало двух верхних фаланг; несмотря на это, с ручкой он управлялся вполне уверенно.

Задав несколько пустых вопросов: как доехали, как вам наши дороги, что новенького в городе? — и помявшись несколько, директор спросил самое главное, самое интригующее:

— Вы, Валерий Львович, как сообщали мне, отбывали заключение? За что же, позвольте полюбопытствовать?

«Вот оно!» — екнула локотковская душа. Он хоть готовился раньше, что ему зададут этот вопрос, но вот задали, — и он совершенно не знал, что ответить. Опять надо было изворачиваться, потому что сказать правду — такое исключалось. Тогда или придется уезжать сразу, или немного погодя, когда это станет известно всем. Скрыть, скрыть, и отбить охоту интересоваться! Учитель, да еще сидевший за избиение школьника — такое здесь не пройдет. Да и нигде не пройдет. Хорошо еще, что до этого везде верили, будто он отбывал наказание за обыкновенную, примитивную пьяную драку. И он ответил высокомерно:

— Нет, не позволяю.

— Нет так нет… Мне сообщили, что у вас было хулиганство, но хотелось бы знать подробности — хулиганство, знаете, тоже бывает всякое… Ну, раз нежелательно рассказывать — дело ваше. Только вот что имейте в виду: если чувствуете, что осталось в вас что-то оттудашнее — выкиньте сразу, и не думайте вспоминать. Здесь все-таки дети, материал очень чуткий, восприимчивый.

Очень жестко, с нажимом, проговорив последнее, он снова распустил лицо, принял добродушный вид.

— Плохо с учителями, плохо! — сказал он. — Приедут — уедут, приедут — уедут. В позапрошлом году к нам распределили историка, а он и года не проработал — забрали в армию. Да так неожиданно, что мы и заявки на нового не успели подать. Вот и маемся. Вы устали, вижу, но потерпите уж немного — завуч на уроке, а я хочу вас представить, после этого отдохнете. Сегодня никуда не трогайтесь, хватит с вас, переночуйте в моем кабинете, а завтра мы вас поселим. Есть хорошая квартира, там жил наш прошлый историк. Вы сами-то к нам надолго рассчитываете? Как поживется? Конечно, вы человек городской…

— Да! Как поживется! — отозвался нехотя Локотков. И тут же попытался исправить свою ошибку: — Вообще я собирался сюда надолго, и не думал о скором отъезде. Куда ехать-то? Все потеряно…

Виктор Константинович посмотрел на него сочувственно, встал, тронул за плечо:

— Ничего. Может, обомнетесь, притретесь, войдете в коллектив. Хотя предупреждаю заранее — у нас не со всеми просто сработаться. Особенно есть старые учителя, опытные методисты — те все усмотрят, учтут, всякое лыко в строку вставят. Но это — костяк, ничего с ним не поделаешь, имейте в виду. И вот что еще: если проговоритесь про вашу высокую квалификацию — попадете в очень сложное положение. Выскочек, людей чем-нибудь выдающихся, возвышающихся над другими школьная среда не терпит, поверьте моему долгому опыту. Потому что работа здесь тяжелая, и прикипают к ней только истинные трудяги. Без особых других талантов, просто добросовестные люди. К тому же, если проработаешь лет пять, из школы уйти уже трудно — затягивает, и неизвестно чем. Увидите… если выдержите. Но на первых порах будьте очень осторожны, пытайтесь угодить нашим дамам, иначе — беда. Советуйтесь, говорите о методике, ей — все внимание…