Владимир Соколовский - Уникум Потеряева

— Да ты перечисляй, перечисляй! Покуда не устанешь. А можешь еще в Москву наведаться, к Президенту на прием записаться. Говори, говори, я слушаю…

— Да на местном уровне — вроде все…

— Ну и что? Каковы результаты?

— Пока нет результатов.

— Ну-ну… Ох, Федор Иваныч, очень уж ты меня своей поговоркой разодолжил! Я тебе взамен целых четыре выдам. На ручку, запиши. Значит, первая: «Чужое горе да беду руками разведу, а к своей ума не приложу». Вторая: «Шиш голова — в лес по дрова, гладенька голова — дома сиди». Третья: «Каждый музыкант в свою дудку играет». И четвертая: «Государева земля не клином сошлась». Ты подумай над ними на досуге. Может быть, чего-нибудь и раскумекаешь. Мудрость народа. Эх ты, старый опер!..

— У вас, может быть, есть какой-то вариант? — хрипло промолвил Урябьев, пряча бумажку с поговорками.

— Какие у меня могут быть варианты! Я человек бумажный. А вот ты плох, плох… Дам совет: разложи-ка ты, братец, на вечернем досуге лентюрлю. Вместо валерьянки. Не забыл еще, как это делается? Ну, и чудно. Будь здоров, пора мне…

Федор Иваныч стоял на тротуаре, тяжело глядя вслед удаляющемуся Якуняеву. Вот ведь фрукт! И не зря он тут сыпал поговорками, задавал экивоки. Все знают: он слова не молвит в простоте, счастье собеседника, если он сразу вскроет двойной смысл реплики, оброненной фразы — обычно за ними много кроется!

И отставной майор поспешил домой: чтобы на своей жесткой койке предаться размышлениям над действиями и словами судьи Никиты Савельича.

Чужое горе и беду руками разведу, а к своей ума не приложу.

Видно, ее надо понимать так: куда как был ты способен и прыток, господин Урябьев, разбираться в чужих делах в бытность работником уголовки! Имел на это и время, и силы, и ретивость. Теперь времени у тебя навалом, силы еще остались, а ретивость ты не на свою беду обратил, а на то, чтобы по приемным ходить, где ты сто лет никому не нужен!

Шиш голова — в лес по дрова, гладенька голова — дома сиди.

Все правильно! Если дурак — то сиди дома да ной в тряпочку, да жалуйся по соседям; а если есть соображение — так соберись с силами, да и делай чего-нибудь!

Государева земля не клином сошлась.

Тоже верно. На что, на кого он надеется, на какие лица и структуры, когда речь идет о защите интересов, по-настоящему близких лишь ему одному! Ему, только ему надо браться за поиски, и самому разматывать.

Каждый музыкант в свою дудку играет.

Это вообще проще простого, имеет связку с фразой Якуняева: «Эх ты, старый опер!..». Никогда он раньше так не называл Федора Иваныча — значит, хотел вложить свой смысл. И вот он, смысл-от: ты же старый опер, это твое профессиональное дело, какого хрена ты расхаживаешь по городу, плачешься в жилетки?..

Вот лентюрлю… Как-то на вечеринке у судьи-холостяка тот пытался научить его этой игре — однако в чем там дело, Урябьев забыл уже напрочь, забыл даже, сколько там игроков; но Никита Савельич имел в виду, разумеется, нечто более капитальное, ссылаясь на нее. В чем же там суть?.. Он напряг память, сел за стол и нарисовал:

Вот этот расклад карт, помнится, и есть лентюрлю. Сам по себе он — чистая абстракция. А нужны — конкретные линии, куда-то ведущие. Федор Иваныч грустно усмехнулся, вспомнив Васю, отстаивающего конкретность на каждом шагу. Ну вот — не сумел отстоять ни себя, ни Зойку… Конкретные, конкретные линии… От кого и куда они могут идти? От фигур? От фактов? И оценивать всю комбинацию надо, исходя из смысла и тона якуняевской речи, не с позиций игры, а с позиций гадания. Ведь он сказал: «Разложи, братец…». Какая ж тут игра?

Так, разложил. И что получается? Майор взял с полки Зоиных книг томик по гаданию и углубился в него. Постепенно усвоил смысл мастей и рубашек, и начала прорисовываться ситуация:

1. Пиковая дама с пиковым тузом — женщина в беде, в опасности, возможно, даже смертельной.

2. Светлый король-возлюбленный спешил на свидание с нею — и тоже попал в беду. Значит, они вместе?!

3. Но перед тем, как идти к Зое, Вася имел свидание с деловым, или же военным человеком; необязательно, впрочем, военным: просто обладателем какой-нибудь формы. И этот господин имеет прямое отношение к злу, обрушившемуся на его дочь, на лейтенанта Васю, на него самого…

Скажи, какая выходит интересная задача! И как ее решать? Ведь если есть задача — должно же быть и решение!..

Нет, одному ему это дело не одолеть, надо с кем-то стыковаться. Милицейский люд отметается сразу: там никто не станет за счет личного времени заниматься частным сыском, — как не стал бы и он сам, не прижми обстоятельства… Попросить разве прапорщика Вову Поепаева. Он мужик жесткий, военный, быстро врубающийся, приученный Афганом мыслить с определенным коварством, знаток силовых методов и приемов, ничего на свете не боящийся, кроме жуков-рогачей. Вова пойдет! Он и живет недалеко, в финском домике; шебутной, всегда готов поддержать компанию в выпивке, готов бить морды за справедливость, понимаемую им совершенно по-солдатски. Познакомились они в комиссии по призыву, тем же вечером загудели в Вовиной каморке, где на закуску не нашлось даже ржавого сухаря, а потом отправились к Урябьеву, пробовать его наливку. Он проснулся ночью от истошного визга, огляделся: по избе бегала растрепанная Зоя, а за нею с ухватками сатира прытко поспешал прапорщик в черных сатиновых трусах. Услыхав могучий майорский рев, Поепаев опомнился, схватил одежду и пустился в бегство. На другой день он приходил извиняться, и выглядел таким смущенным и виноватым, что Зоя сама просила о прощении, и он согласился: кого по пьянке не путает бес!.. С тех пор Вова относился к урябьевской дочке с подчеркнутым уважением, находил даже время забегать к ней в музей и вести разговоры на краеведческие темы — насколько, конечно, хватало ума и образования. Он бы, возможно, даже посватался к Зойке, если бы Вася не перебежал дорогу. Он и Федора Иваныча не забывал: навещал и просто так, и по делу, и распить бутылку. У самого у него дома было не найти ни еды, ни более-менее нормальной посуды.

Сердце Урябьева, сильно бившееся в начале, немного успокоилось. «Ведь я уже стар, ужасно стар, — подумал он. — Целых сорок девять лет». Чтобы отвлечься на ночь, не думать о жутком, он принялся дочитывать фильшинские воспоминания: все равно надо было их кончать. Подумать только: сколько бумаги скопилось в доме! Все же это непорядок. Даст Бог, вернется Зойка — надо будет капитально разобраться. А пока… пока она в смертельной опасности. Так сказало лентюрлю.

Так… «РОКОВОЙ ПОИСК».

Это была глава о плене, куда Иван Иваныч угодил под высотою 328 Бежаницкой возвышенности. Вдруг высокий чин приказал: «Сегодня взять языка! Любой ценой!» — «Дайте гранат! — заикнулись солдаты. — Хоть по штуке на человека». «Чтобы вы ими потом рыбу глушили? — гаркнуло начальство. — Выполняйте приказ!» Поползли, а попали в кольцо — и пробиться нечем. Кто мог — рванул к своим, а Фильшину посекло осколками ноги, и его взяли. Дальше семь лагерей — вот так тасовка!