Грэм Грин - Брайтонский леденец

Втрескалась… Высокие каблуки протопали мимо, голые ноги скрылись из вида.

– Если она втрескалась, – возразил он, – тоща ведь еще проще: она сделает все, что я скажу.

Вдоль улицы несся клочок газеты – ветер был с моря.

– Я против того, чтобы еще кого-то убивать, Пинки, – сказал Дэллоу.

Малыш повернулся спиной к окошку, рот его скривился в жалкое подобие улыбки. Он спросил:

– Ну, а допустим, она сама покончит с собой?

Безумная гордость затрепетала у него в груди, он почувствовал подъем, как будто радость жизни вернулась в смущенную душу – в пустое обиталище вселились семь дьяволов, более страшных, чем тот, что прежде…

– Ради бога, Пинки. Ты вбил себе все это в голову, – сказал Дэллоу.

– Скоро увидим, – ответил Малыш.

Он стал подниматься по лестнице из подвала, оглядывая ступеньки в поисках надушенного матерчатого цветочка на проволоке. Но его нигде не было видно.

– Пинки! – позвал сверху из-за новых перил голос Роз, она с беспокойством ждала его на площадке. – Пинки, мне нужно сказать тебе; – начала она, – я не хотела расстраивать тебя… но должен же быть на свете хоть один человек, кому мне не нужно врать… Это не мама приходила, Пинки.

Он медленно подошел к ней, внимательно, испытующе оглядел ее.

– Кто же это был?

– Та женщина. Та, что всегда приходила к Сноу и все выспрашивала.

– Что ей нужно?

– Она хотела, чтобы я ушла отсюда.

– Почему?

– Она все знает, Пинки.

– А зачем ты сказала, что это мама?

– Я же объяснила: не хотела тебя расстраивать.

Малыш стоял рядом с ней, впиваясь в нее взглядом; она подняла на него встревоженно-правдивые глаза, и он понял, что верит ей, как никому другому; его неукротимая гордыня смирилась, он испытывал странное чувство успокоения, как будто ему не нужно было ничего замышлять… хотя бы некоторое время.

– Но потом я подумала, – робко продолжала Роз, – может, тебя нужно предостеречь.

– Правильно, – сказал он и положил ей руку на плечо, неловко пытаясь обнять ее.

– Она что-то говорила насчет какого-то человека, которому дала деньги. И сказала, что догадывается о тебе.

– Мне на это наплевать, – ответил он, погладив ее спину. Вдруг, взглянув через ее плечо, он замер. На пороге комнаты лежал цветок. Он обронил его, когда закрывал дверь, а потом… Он тут же начал соображать… Она последовала за мной, конечно, увидела цветок и поняла, что я знаю. Вот почему она призналась. Все то время, что он был с Дэллоу внизу, она размышляла, как бы загладить свой промах. Чистая совесть… слова эти заставили его рассмеяться. Чистая совесть шлюхи, вроде той, что кроется в груди, которую выставляет Сильвия, – выхоленной для специального пользования. Он опять рассмеялся; ужас этого мира, как нарыв, сдавил ему горло.

– Что такое, Пинки?

– Вот тот цветок.

– Какой цветок?

– Который уронила та женщина.

– Какой?… Где?…

«А может, она его и не видела… Может, она все-таки говорила правду?… Кто знает? Кто может знать? – подумал он. – И какое это, в конце концов, имеет значение», – заключил он с каким-то печальным волнением. Дурак он был; когда думал, что если она не лжет, тогда другое дело; он не может позволить себе рисковать. Если она искренна и любит его, то все будет гораздо проще, и только. Он повторял про себя: «Я не беспокоюсь. Мне нечего беспокоиться. Я знаю, что делать. Даже если ей известно все, я знаю, как поступить». Он пристально посмотрел на нее, затем обнял, сжал рукой ее грудь.

– Совсем не будет больно.

– Что не будет больно. Пинки?

– Да вот то, что я придумал… – Но тут же уклонился от объяснения своего мрачного плана. – Ты ведь не захочешь расстаться со мной?

– Никогда, – ответила Роз.

– Вот это я и имел в виду, – сказал он. – Ты ведь написала мне это. Поверь, я все устрою, если дела будут совсем плохи… устрою так, что ни тебе, ни мне не будет больно. Можешь мне поверить; – продолжал он торопливо и непринужденно, а она смотрела на него таким взглядом, как будто была напугана и одурачена, обещав слишком много и слишком поспешно. – Я знаю, – продолжал он, – ты тоже хочешь… чтобы мы никогда не расставались. То, что ты написала.

– Но ведь это смертный… – прошептала она с ужасом.

– Ну, подумаешь, еще один, – прервал он. – Какая разница? Дважды ведь не обрекают на вечные муки. А мы все равно уже прокляты – так выходит по-ихнему. Ну и потом, это на самый крайний случай… если она докопается и до Спайсера.

– До Спайсера, – простонала Роз, – ты что, хочешь сказать, что ты и Спайсера тоже?

– Я только хочу сказать, – опять прервал он ее, – если она докопается, что я был здесь… в доме… Но нам нечего волноваться, пока она не докопалась.

– Но Спайсер?… – спросила Роз.

– Я был тут, когда это случилось, – объяснил он, – вот и все. Я даже не видел, как он свалился, но мой адвокат…

– Он тоже был здесь? – спросила Роз.

– Ну да.

– Теперь вспомнила, – успокоилась она, – конечно, я читала в газете. Ведь никто же и подумать не посмеет, что он покрывает какое-нибудь преступление. Адвокат.

– Старик-то Друитт, – поддержал ее Малыш, – ну конечно. – В мрачную игру опять некстати ворвался смешок. – Да он же честная душа… – Малыш снова сжал ей грудь и добавил, ловко успокаивая ее: – Все это пустяки, нет причин волноваться, пока она не докопается. Но, понимаешь, даже и тогда есть еще такой выход. А может, она никогда и не докопается. Если нет, тогда… – Его пальцы гладили ее со смутным желанием. – Мы так и будем жить, правда? – Он попытался скрыть свое ужасное намерение за нежностью. – Будем жить так, как начали.

Но именно «честная душа» тревожила его больше всех. Если Кьюбит подал этой женщине мысль, что со смертью Спайсера что-то неладно, к кому же она еще пойдет, как не к Друитту? Она понимает, что Дэллоу ей не припугнуть, а вот законник, да еще такой опытный, как Друитт, всегда сам побаивается закона. Друитт напоминал человека, который держит в доме ручного львенка: он никогда не может быть уверен, что львенок, выученный стольким штукам, умеющий есть из его рук, в один прекрасный день внезапно не превратится в хищника и не бросится на него, он может, например, порезать щеку во время бритья, и лев почует запах крови.

Сразу после полудня Малышу стало невтерпеж, и он отправился к Друитту. Уходя, он приказал Дэллоу не спускать с девушки глаз на случай, если… Сильнее прежнего он чувствовал, что его затягивает дальше и глубже, чем он хотел. Он ощутил странное и жестокое удовлетворение. Ему было действительно почти безразлично… Все решалось за него, а от него требовалось только, не сопротивляясь, плыть по течению. Он знал, каков мог быть конец, но это не пугало его – даже такой конец был легче жизни.