Грэм Грин - Человеческий фактор

– Как ты думаешь, можно будет включить мне телефон?

В ГУМ они ходили за дубленкой для Кэсла: на дворе стоял двадцатиградусный мороз.

– Я спрошу, – сказал Иван, – но, по-моему, пока что тебя не хотят рассекречивать.

– И долго это продлится?

– В случае с Беллами было долго, но ты не такая важная шишка. Вокруг тебя большого шума не поднимешь.

– А кто это Беллами?

– Ты же должен его помнить. Занимал важное место в вашем Британском совете. В Западном Берлине. Это всегда было хорошим прикрытием, верно, как и Корпус мира?

Кэсл не стал опровергать – не его это дело.

– О да, по-моему, припоминаю.

Беллами перебежал к русским в ту пору, когда Кэсл в величайшей тревоге ждал известий о Саре в Лоренсу-Маркише, и сейчас он не мог восстановить в памяти подробности этого дела. С какой стати человеку, работавшему в Британском совете, было бежать, и какие выгоды или какой вред мог кому-либо принести такой перебежчик.

Кэсл спросил:

– Он еще жив? – Казалось, эта история произошла бесконечно давно.

– А почему нет?

– Что же он делает?

– Живет на нашем попечении. – И добавил: – Как и ты. О, мы придумали для него занятие. Он работает консультантом в нашем издательском отделе. У него есть дача за городом. В общем живет куда лучше, чем жил бы дома на пенсию. Я думаю, так же поступят и с тобой.

– Посадят на даче и дадут читать книги?

– Да.

– А много нас таких – я хочу сказать, тех, кто живет на вашем попечении?

– Я знаю, по крайней мере, шестерых. У нас тут Крукшенк и Бэйтс – ты должен их помнить: они из твоей службы. Я думаю, ты встретишься с ними в «Арагви» – это наш грузинский ресторан… говорят, там вино хорошее: мне-то это заведение не по карману… и увидишь в «Большом», когда тебя рассекретят. – Они проехали Библиотеку имени Ленина. – Ты и здесь их увидишь. – И добавил со злостью: – Они тут почитывают английские газеты.

Иван нашел Кэслу приходящую работницу, крупную немолодую толстуху, которую, кроме того, попросили помочь ему освоиться с русским языком. Тыкая тупым пальцем в разные предметы в квартире, она называла их по-русски и упорно добивалась, чтобы Кэсл правильно произносил слова. Хотя она была на несколько лет моложе Кэсла, обращалась она с ним, как с ребенком – сурово и назидательно, а постепенно, по мере того как он обживался в доме, стала относиться к нему почти как мать. Когда Иван был занят, она расширяла тематику своих уроков – брала Кэсла с собой на Центральный рынок и спускалась с ним в метро. Она писала ему на клочке бумажки, что сколько стоит и цену за проезд. Через некоторое время она стала показывать Кэслу свои семейные фотографии – мужа, совсем молоденького, снятого в военной форме где-то в парке, с картонным силуэтом Кремля позади. Форма на нем сидела кое-как (сразу видно было, что он не привык к ней), и он с великой нежностью, улыбаясь, смотрел в аппарат – наверное, она стояла позади фотографа. Она сообщила Кэслу, что мужа убили под Сталинградом. А Кэсл показал ей фотографию Сары с Сэмом, которую втайне от мистера Холлидея засунул в ботинок. Женщина явно удивилась, что оба они – черные, и какое-то время потом держалась с Кэслом натянуто: она была не столько потрясена, сколько растерянна – фотография сбила ее с толку. В этом она походила на мать Кэсла. Через несколько дней все вошло в прежнюю колею, но за эти несколько дней Кэсл почувствовал себя изгнанником в изгнании, и его тоска по Саре еще больше возросла.

Он находился в Москве уже две недели и на те деньги, которые дал ему Иван, сумел купить кое-что для квартиры. Он нашел даже шекспировские пьесы, изданные для школ на английском языке, два романа Диккенса – «Оливер Твист» и «Тяжелые времена», а также «Тома Джонса» [речь идет о романе английского писателя Генри Филдинга (1707-1754) «История Тома Джонса, найденыша»] и «Робинзона Крузо» [речь идет о романе английского писателя Дэниела Дефо (1660-1731) «Жизнь и странные, удивительные приключения Робинзона Крузо»]. На боковых улочках снег лежал по щиколотку, и Кэслу все меньше и меньше хотелось ходить по городу с Иваном или даже совершать образовательные турне с Анной – женщину звали Анна. По вечерам он разогревал себе суп, садился, нахохлившись, у обогревателя, рядом с отключенным пыльным телефоном, и читал «Робинзона Крузо». Порой ему буквально слышалось, как Крузо говорит его голосом, словно записанным на пленку: «Я излагал состояние моих дел на бумаге – не столько из желания оставить мои записи кому-то, кто придет после меня, ибо, скорее всего, едва ли у меня будут потомки, сколько для того, чтобы излить мысли, которые ежедневно терзают меня и загружают мой мозг».

Все свои утехи и невзгоды Крузо делил на «Доброе» и «Злое» и в колонке «Злое» написал: «Нет здесь ни души, с кем я мог бы поговорить или кому излить свои мысли». А в противоположной колонке, под словом «Доброе», перечислил «множество необходимых вещей», которые спас при кораблекрушении и которые «помогут мне обеспечить мои нужды или же обеспечить себя, пока я жив». Ну что ж, а в его, Кэсла, распоряжении было теперь зеленое плетеное кресло, стол в жирных пятнах, неудобный диван и обогреватель, возле которого он грелся. Он ничего больше и не желал бы, будь рядом Сара – она ведь привыкла и к худшему, и Кэслу вспоминались мрачные комнатенки в сомнительных гостиницах бедных кварталов Йоханнесбурга, где не было запрета для цветных и где они вынуждены были встречаться и любить друг друга. Особенно припомнилась ему комната, где вообще отсутствовала мебель и где они были так счастливы на полу. На другой день, когда Иван снова завел свою песню про «благодарность», Кэсл взорвался:

– И ты называешь это благодарностью!

– Не так много одиноких людей имеют собственную кухню и собственный душ… да еще две комнаты.

– Я жалуюсь не на это. Но мне ведь обещали, что я не буду здесь один. Мне обещали, что моя жена и ребенок приедут ко мне.

Накал его ярости обеспокоил Ивана. Он сказал:

– На это нужно время.

– Мне даже работы никакой не дают. Я тут живу как безработный на пособии. Это и есть ваш чертов социализм?

– Спокойно, спокойно, – сказал Иван. – Подожди немного. Вот рассекретят тебя…

Кэсл чуть не ударил Ивана и увидел, что Иван это почувствовал. Он что-то пробормотал и сбежал вниз по лестнице.

Как узнало об этой сцене начальство – то ли благодаря микрофону, то ли Иван сообщил? – Кэсл так никогда и не выяснит, но то, что он разозлился, – сработало. С него сняли покров тайны, – сняли, как он через некоторое время понял, и Ивана. Вот так же Ивана убрали из Лондона, решив, очевидно, что по характеру он не подходит «вести» Кэсла, и теперь, после той сцены, Иван появился у него только раз – причем весьма притихший – и потом исчез навсегда. Возможно, у них тут существует бюро кураторов – как в Лондоне было бюро секретарш – и Ивана вернули в это бюро. В такого рода учреждениях людей ведь не увольняют – из боязни разоблачений.