Альберт Родионов - Серое небо асфальта

— Нужно, продумать, без чего нельзя, без чего некомфортно и решить — от чего отказаться, а то так я дойду до желания, состоятся абсолютным покойником. Но это для атеистов — абсолютный покой, а я, как ни как, верую… в нечто трансцендентное, всеопределяющее или всепредставляющее движение… как биллиардные шары на столе, — путь каждого зависит от удара следующего. Типично броуновское движение!

Коклюш, действительно, не задержался, и три бутылки имбирной настойки равновысотной шеренгой выстроились у ног Димки.

— Ну, что… подходи… — грустно улыбнулся он, жестом приглашая к асфальтному столику. — "Чего-то здесь не хватает, может хорошей беседы о… ну хотя бы — Вечном!" — мелькнула мысль. Глядя, как быстро разливается напиток в тонкие одноразовые стаканчики, он попытался представить ЭТО, и был услышан!

— Дай бог, чтобы не последняя! — попросил очкарик и поднёс вечный стакан к голове.

— Это главное! — вторил кто-то.

— И здоровья…

— И пожить…

— На хрена тебе жить, небо коптить?

— Всё равно охота!

— На хрена охота?

— Небо видеть, листочки нежные свеженькие, весной, когда холода уходят… А солнышко пригревает в закутке — где без ветра, и запах… тёплый, густой, непонятный… хорошо!

— Хм… Пей давай… стаканов всего три… романтик драный!

— На себя посмотри!

— Чего?

— Да пошёл ты!

— Чего?

— Цыц! Шавки подзаборные! — цыкнул очкарик. — Весь кайф поломают!

В полной тишине забулькала имбирная в горле романтика, вечно сидящее на цепи солнце склонилось к своей, спрятанной за горизонтом конуре, запахло вечером… действительно густо, тепло, невнятно и чуть донесло от недалеко стоящего мусорного бака… но букета не испортило, все обоняли кожей!

— Удобно! — подумал Димка, пропуская вонь мимо сознания, — Этому меня учить не надо, есть опыт затворничества.

— А мне… позволите? — протиснулся в круг типаж в зимнем пальто, несколько неожиданном для конца апреля, если считать ожидаемыми — его длинные колкие усы, тараканьи торчащие вверх.

— Вы поклонник Сальвадора Дали? — спросил Дмитрий, показавшегося довольно интеллигентным человека, может, не столько интеллигентным, сколь богемным, наливая ему в порожний стакан…

— Возможно, но… — тот шевельнул усами — стрелами, — пока не уверен! — Понюхав внутри стакана, так, что усам пришлось сжаться и более грозно затопорщиться, он опрокинул жидкость в ёмкую полость и только потом, тремя глотками, проглотил. — Да-с… не уверен-с!

— А что собственно заставляет вас сомневаться? — Дима хитро покосился, будучи почти уверенным в разыгрываемом сейчас подпившим бичём театральном действе, и нетерпеливо, мазохистски ожидая, может даже желая, поскорее столкнуться с суррогатом его образов и конгломератом умозаключений.

Усатый поставил пустой стакан на асфальт, посмотрел через плечо Дмитрия в манящую южную даль… куда-то в сторону Испании, Франции или Италии, вытер двумя пальцами уголки губ и степенно молвил:

— Мне нравятся его картины, из Сюр Сюровичей он мне ближе всех… конечно! — Дима напрягся, — Но отвратительно его постоянное желание эпатировать! — Разговор неожиданно вливался в нужное русло, и "Вечное" уже могло подождать, ему спешить было некуда. Димка подумал, что Вечным могло бы называться Время, но эта тема была впереди, сейчас его интересовал остроусый Бич, по телу прошла лёгкая дрожь, он почувствовал, что вот — знак — встреча с нужными людьми… не зря вышел из дому. Это ОН толкнул его в спину и направил… Где-то здесь пряталась Истина!

— Но вы ведь сами… ваши усы… — Дима подозрительно улыбнулся. — Разве это не эпатаж? И почему именно, как у Дали, а не у Чапаева, Гитлера, Буденного?

Покровительственная высокомерная усмешка, неожиданно неприятно искривила тонкие губы усатого…

— Усы не эпатаж, а усы! почему, как у него? потому что я и есть он! — он плотоядно взглянул на вновь наполненные стаканчики, но выпили ещё не все.

— Не понял? — Дима не понял…

— Не удивляйся, — подмигнул очкарик, — его у нас зовут: БИС, не путай — БИС, а не БИЧ, то есть бывший искусствовед.

— Фигня это всё, когда поднажрёмся, все говорят вместо слова БИЧ — БИС, трудно чётко выговорить букву "Ч", так что все мы искусствоведы в некотором смысле. Позвольте представиться, — недавний гонец приподнял засаленную кепку, — Пётр Петрович Коклюшков — врач-педиатр… в прошлом. А БИС — Виктор Сергеевич — экскурсовод, простой экскурсовод, он даже степени научной не имеет, проучился четыре курса на искусствоведа и всё! Я тоже могу сказать: что коклюш, болезнь то есть, опять же, передаётся бактерией Борде — Жангу! Колоритно звучит, не правда ли? Но я скромный педиатр, зачем мне вся эта epater? Пётр Петрович неприязненно покосился на экскурсовода… бывшего… тот уже начал покручивать ус…

— Не слушайте всяких неудачников, этих педи… пусть даже…атров, я из музея ушёл сам, по-собственному, так сказать, а его выперли, вымели, выпнули, как паршивую собаку, до сих пор педикулёзом обрадован, а ещё детей лечил! — БИС насупился, но ввиду субтильного телосложения драться не собирался, да и Коклюш был агрессивен инфантильно, поэтому окружающие лишь посмеивались их перепалке.

— Мне всегда было интересно, почему интеллигенцию называют вшивой? — заразительно смеялся очкарик. — Теперь начинаю понимать…

— Потому что не равнодушна, с тонкой душевной структурой близко принимающей к сердцу несовершенное устройство мира и человеческой души! — воскликнул Коклюш.

— Ага, а причём тут вши — к устройству мира? — очкарик кисло скривился. — Вши-то… причём?

— А откуда они у покойников? — возмутился Коклюш. — Вот… молчите… Из под кожи вылазят! Тоже самое случается, когда у человека затягивается нервный стресс, в организме происходят необратимые процессы и выделяются яды, заставляющие вшей покидать подкожный слой.

— Ну блин, а ещё доктор; что ты бабьи сказки рассказываешь здесь? А ещё доктор! — возмутился очкарик.

"Дали" в спор не вступал, видимо считая это ниже своего достоинства, где-то в пределах голени, в низком подколеньи (не путать — "поколении"), и с удовольствием наблюдал пикировку товарищей — собутыльников. Он первый увидел вновь наполненные на асфальте стаканы и, чмокнув от удовольствия губами, присел на корточки… Коклюш и остальные вовремя опомнились и тоже ринулись ниц; настойка была последняя… Шкалик, сначала прятавшийся в кармане очкарика, и давно опустошённый, стоял рядом с пустыми бутылками испод имбирной.

— Я валю… — зевнул очкарик и протянул Дмитрию лодочкой руку… — Будешь проходить мимо… не проходи… если деньги есть!

Судя по уставшим бродягам, выпили они гораздо больше трёх с половиной бутылок и медленно, кое-кто слишком медленно и неуверенно, стали рассасываться в прилегающих к универсаму переулках, к немалому удовольствию окончивших рабочий день и спешащих за покупками, законопослушных налогоплательщиков.