Юрий Мухин - Три еврея

В середине 80-х цех подготовки шихты № 2 (ЦПШ-2) не справлялся с подготовкой сырых материалов для плавильных цехов № 1 и № 6, и было принято решение за цехом № 1 оставить ЦПШ-2, а для цеха № 6 спроектировать и построить ЦПШ-3. Я, тогда начальник ЦЗЛ, уже был привлечен С.А. Донским к проблемам снабжения шихтой цехов № 1 и № 6, поэтому участвовал и в обсуждении технологических идей будущего ЦПШ-3. Если мне память не изменяет, поиск идей возглавлял тогдашний главный инженер Юрий Яковлевич Кашаев, а участвовали в этом деле главные специалисты и начальники обоих уже работающих ЦПШ Валера Артюхин и Вася Недайборщ.

Идеи ЦПШ Гипросталью тогда уже были отработаны: эти цеха состояли из собственно складов сырых материалов — кварцита, кокса, руд, железной стружки и т. д., системы транспортерных галерей и башни главного распределительного пункта (ГРП), в которой происходили дробление и рассев кварцита и кокса (коксика). В принципе схема работала, но в ЦПШ-2 ее долго не удавалось запустить из-за ее неоправданно чрезмерной сложности. И тогда завод предложил свою идею — в ЦПШ-3 отказаться от отдельно стоящей башни с дробильно-сортировочным оборудованием и установить все это оборудование вдоль одной стены склада кварцита и кокса. Это здание метров 400 длиной, в полу которого выполнены 6-метровые приямки под сырье, по центру идет железнодорожный путь, а обслуживают работу всего оборудования мостовые краны.

Достоинства предлагаемой заводской схемы были в том, что все дробильно-сортировочное оборудование попадало в зону работы мостовых кранов и, следовательно, его легко было бы ремонтировать простой заменой узлов. И, главное, была бы возможность на всех этапах подготовки сырья создавать страховочные запасы уже подготовленной шихты и подавать эту шихту на печи, если дробильно-сортировочное оборудование аварийно остановится. Кроме того, эта схема выглядела ощутимо более дешевой в строительстве, нежели традиционная схема Гипростали.

Мы показали эту схему ГИПу, и вот тут я увидел, как прореагировал на предложение завода Мортвин. Как только он понял, что мы предлагаем нетиповую схему, он тут же «отключился». Было видно, что он перестал нас слушать, а когда мы закончили, он тут же отказался от нашего предложения, сославшись на то, что при такой схеме в одной из стен цеха не будет ворот для въезда в цех пожарных машин, а такие ворота по строительным нормам и правилам полагаются через каждые 100 метров. И дальше меня поразило его поведение: мы с пеной у рта доказывали, что с нашей схемой будет удобнее работать, а Мортвин со стеклянными глазами фактически доказывал, что он будет проектировать цех для того, чтобы пожарная команда могла посмотреть на пожар внутри цеха, не выходя из пожарной машины. Издевательство было в том, что в цехе нечему было гореть — кокс, без специальной организации подачи воздуха для горения, вообще не подожжешь, а кварцит не горит. Что же касается транспортерных лент, то тушить пожар на них удобнее, когда они находятся на уровне земли, как в нашей схеме, а не в башнях и галереях, как в схеме Гипростали. Но ни авторитет главного инженера завода, ни авторитет двух начальников уже действующих цехов подготовки шихты впечатления на ГИПа не произвели — он категорически отказался даже обсуждать нашу идею.

Только позже, когда я уже занимался проблемами бюрократизма и когда присмотрелся к нашим «выдающимся советским конструкторам и ученым», то понял, что подавляющая их масса занималась тупым копированием: дали задание сконструировать атомную бомбу — пусть разведка украдет ее чертежи у американцев, а наши «отцы атомной бомбы» их перерисуют, возможно, и без ошибок; дали задание спроектировать более мощный цех — возьми чертежи старого и увеличь на них размеры; дали задание сконструировать ручную электродрель — купи в Германии электродрель фирмы «Бош», разбери ее и перерисуй детали. И тогда, если дело получится, то ты будешь большим гением и «отцом» чего-то, а если не получится, то виноват будет кто-то другой — разведчики, которые выкрали не те чертежи; работники нового цеха, которые дураки потому, «что такой же цех прекрасно работает»; или конструкторы фирмы «Бош», которые сконструировали плохую электродрель.

Причем, поймите меня правильно, я обеими руками за то, чтобы скопировать удачную вещь: зачем же велосипед-то изобретать? Но когда конструкторы и ученые только этим и заняты, то ведь они же отвыкают думать (если когда-то умели) и от этой своей профессиональной беспомощности боятся всего нового, даже если им это новое бесплатно предлагают. Вот и оцените те трудности, которые стояли перед Друинским, построившим с такими проектантами самый мощный в мире завод, который в целом по его базовой схеме и вышел на проектную мощность, а потом и перекрыл ее.

Вторая трудность, о которой необходимо вспомнить, это партийно-государственная власть.

Я гражданин СССР — я был им, я им и умру. Но до этого сделаю все, что придумаю, чтобы его восстановить. Однако я сделаю все, чтобы в новом СССР не было той вонючей власти, которая и привела мою Родину к гибели, ну а то, что нынешняя власть в тысячу раз более вонючая, меня не успокаивает. Напомнив это свое кредо, я хочу заняться кое-какими расчетами.

Начнем с завода. Во всем мире ферросплавным заводом считаются 2–3 ферросплавные печи мощностью до 27 МВА. Или одна печь, мощностью в 75 МВА. В СССР нормальным ферросплавным заводом можно считать 16 ферросплавных печей мощностью 21 МВА в двух цехах (к примеру, Серовский или Новокузнецкий), а Стахановский ферросплавный имел всего 8 таких печей. Друинский ушел с Ермаковского завода ферросплавов, в основном построив его полностью, и наш завод имел 16 печей мощностью 21 МВА, 6 печей мощностью 33 МВА и 4 печи мощностью 63 МВА, итого — 26 печей. По суммарной мощности наш завод втрое превосходил даже аналогичный средний отечественный завод, а о западных заводах и разговора нет. Крупнейшая металлургическая корпорация Японии «Ниппон стил», напомню, имеет и ферросплавное производство, на котором тогда производила 200 тысяч тонн ферросплавов, а мы производили их свыше 1 млн. тонн.

Если бы Друинский стал главным инженером на уже построенном Ермаковском заводе ферросплавов, с уже отлаженной технологией на опробованных печах, то и тогда его оклад по справедливости должен был бы быть втрое выше оклада других главных инженеров. Но ведь он еще этот завод и строил, а печей 33 МВА и 63 МВА не было еще ни в Союзе, ни в мире. А Друинский имел средний по Союзу оклад 330 рублей, да плюс 15 % «казахстанских», да плюс 40 % премии, если она была. Итого около 550 рублей в месяц. Мне пришлось читать рукопись воспоминаний одного полковника, последние 10 лет прослужившего у Москаленко в Инспекции Министерства обороны СССР. Полковник скрупулезно вспомнил и где что ел, и сколько получал. В 1978 году он вышел на пенсию и для ее получения был рассчитан его средний заработок: он оказался 712 рублей. Я сказал: ни хрена себе — за что?! Какая, к черту, у этих инспекторов ответственность? Не обрыгаться, когда тебя напоят в проверяемом тобой полку?