Изабель Фонсека - Привязанность

— Каждую ли ночь жители Аппер-Вест-Сайда сидят на своих крылечках, распевая народные песни? — спросила Джин. — Смотри, чего нам не хватает в наших кафельных высотках на Ист-Сайде. Мне это знакомо. Собственно, это напоминает мне Сен-Жак. Просто ночные посиделки на ступеньках крыльца, вот что там устраивают для развлечения, бренча на гитарах и напевая, а то и просто куря и разговаривая.

— Звучит невероятно цивилизованно, — сказал Ларри. — Я бы и сам мог гораздо больше бренчать и петь. — Он вздохнул. — И разговаривать.

— Они поют, чтобы не подпускать к себе темноту. Так они говорят.

По радио транслировалась техническая передача об электросетях. Через квартал, по другому радио, гнусаво раздавал обещания какой-то представитель городской администрации, в голосе которого чувствовалась усталость; еще по одному озвучивались многочисленные группы интифады, которые уже боролись за то, чтобы взять на себя ответственность за происшедшее, суля большее и худшее.

— Представь себе, как брать на себя ответственность за массовое убийство, которого ты не совершал, — сказала Джин, теперь недвусмысленно испуганная, и обрадовалась, когда он взял ее руку в свою и стиснул ее, лишая возможности куда-либо ускользнуть. — Это как смерть тех, кого ты любишь. Террор, я имею в воду. Каждый новый случай освежает в памяти предыдущий, усиливая более ранние страхи, более давнее горе…

— Уверен, что ты права, — ничто никогда не проходит, — сказал Ларри. — Люди могут ожесточаться, но, как ни удивительно, по-настоящему никогда к этому не приучаются.

На площади Колумба окружение сделалось ярче.

— Очевидно, безопаснее оставаться под открытым небом, чем идти домой, — сказала Джин, меж тем как маленький японец, стоявший перед своим суши-баром с деревянным фасадом, попытался их остановить, дотронувшись до предплечья Ларри.

— Спасибо, приятель, мы просто прогуливаемся. — Когда они немного отошли, он сказал: — Ты не поверишь, как много можно сэкономить сегодня на куске гниющего тунца. Хотя, будь он даже бесплатным… как-то не лежит у меня душа к сырой рыбе.

— А как насчет жареной говядины?

Они остановились рядом с аргентинской закусочной. Через открытые окна свет и жар выдавались разворошенным огнем — на блоке над пылающими углями покоилась решетка размером с двуспальную кровать, наклоненная под таким же углом, как кровать отца. За огнем присматривал потный мужчина в белом, чья куртка была измазана в крови. Половина коровьей туши, колбасы, свернутые кольцом внутренности, целая свиная голова — все это, уложенное на огромную решетку, шипело и плевалось.

— Не могу поверить, что подобные заведения открыты, — как же твоя теория о дымовой сигнализации? Или здесь просто слишком кровавая бойня, чтобы пустить в дело собачий мешок?

— Расчет на то, что у копов найдутся дела поважнее, — и нам лучше надеяться, что так оно и есть. Собственно, в такую ночь ожидать встречи с полицией не приходится.

И тут они заметили двух полисменов, прислонившихся к стене здания и в темноте обгладывающих жареные ребрышки.

— Голод не тетка, — шепнула она Ларри, ухватившись за его локоть, когда они приблизились.

— Добрый вечер, джентльмены. Какие-нибудь новости? — спросил он.

— Вот, чудные ребрышки, — пошутил один из них, вытирая рот тыльной стороной ладони.

— В администрации довольно-таки уверены, что электричество подадут сегодня ночью, — сказал другой.

— Вот как! И что же именно они говорят?

— Сбой в электросети. Триста пятьдесят пять тысяч вольт электроэнергии были потеряны восточнее Кливленда, на петле озера Эри — это ряд линий передачи, идущих вокруг озера.

— Замечательная новость — какое облегчение. Пойдем, — сказала она, чувствуя, как напоминает ей желудок о грудах просмоленных ребер. — Раздобудем себе какой-нибудь жратвы. Пока не кончилась.

Инъекция красного от крови мяса и крепкого красного вина из Анд — и они зашагали обратно от центра к машине Ларри, задрапировавшись темнотой и опять сплетаясь руками. Мир на какое-то время стал устойчивым — темным, но устойчивым, — и у них было такое чувство, что они только что избежали бедствия библейского масштаба. Но, пока не подали свет, как могли они быть в этом уверены? Ей казалось, что если она не будет держаться за Ларри, то упадет, наткнется на что-нибудь или потеряется. На углу какой-то мужчина продавал футболки, разложенные поверх брезентового мешка и освещаемые карманным фонариком.

я пережил отключение, сообщали надписи на футболках, выведенные по трафарету белым по черному и черным по белому.

— Великий предпринимательский дух не тускнеет и в темноте, — здорово, правда? — сказал Ларри. — Вот бы у меня его было побольше!

— Мы этого еще не пережили, — указала она.

Он сжал ее руку, и они пошли дальше в молчании, медленно, не торопясь теперь вернуться в машину. Которую все равно никак не могли не найти. Не тревожась (должна же она где-нибудь да быть), они дважды прошли туда и обратно вдоль целого квартала, прежде чем наконец ее нашли. Прислонясь к дверце, она ждала, пока Ларри разберется с ключами, а еще и испытывала грусть из-за того, что этот странный вечер почти уже закончился, не в силах даже представить себе, как давно начался этот день. Дверь была отперта, но никто из них не двинулся с места, чтобы забраться внутрь. Потом Ларри наклонился и поцеловал ее — настойчиво, кратко, полнокровно и безответно, настолько неожиданно и спонтанно приложился он к ее губам. Пора домой — вот что это было, подумала она: просто пунктуация и ничего больше. Вряд ли она могла спросить об этом у него, по сути, лишенная дара речи, устраиваясь на высоком переднем сидении, меж тем как он заводил двигатель. Улицы освещались только фарами, и Джин — жаждая теперь сохранить невозмутимость после этого, вне всякого сомнения, ничего не означающего «поцелуя во время обесточивания» — внушала себе, пока машина осторожно пробиралась через парк на другую сторону города, что они едут по проселочной дороге.

— Разве не здорово было бы, — сказала она, закрывая глаза и позволяя покачиванию высокой машины какое-то время ее баюкать, — если бы мы в самом деле направлялись за город, в большое путешествие по стране — попытать судьбу.

Ларри приближался к дому Филлис. Он установился возле поребрика сразу после входа и с неторопливостью, которую, по мысли Джин, можно было принять за сожаление или, по крайней мере, за церемонность, повернул ключ. Они не разговаривали, защищенные в машине от темноты и тишины, наброшенных на город, словно сеть.

Ларри поднял ее руку; казалось, он собирался ее поцеловать, но вместо этого он ее перевернул, как будто мог читать по ее ладони в темноте; он ее погладил, похлопал по ней, затем вернул. Снова посмотрел в ветровое стекло, и ей подумалось, что она различает его грубоватый профиль.