Ларс Свендсен - Философия Зла

Sereny: Into that Darkness, s. 200. Еще Сенека писал о том, как зло может расползаться, незаметно становясь обычным, привычным злом. (Seneca: «Om vrede», s.29f.) Такая привычка вырабатывается с пугающей скоростью. Врач-эсэсовец в Освенциме Йохан Пауль Кремср, который вел дневник на протяжении всего того периода, пока он находился в лагере, выражает свой ужас в двух первых записях после прибытия в лагерь, ужас, о котором он больше не написал ни слова. (KatZ: Ordinary People and Extraordinary Evil, s. 50-60. См. также Lifton The Nazi Doctors)

Один из омерзительных эпизодов, которые описывает Штангль, это момент, когда, по его мнению, он проявил благородство. (Sereny: Into that Darkness, s. 207f.). Один из «работников-евреев», с которым Штангль имел контакт, Блау, пришел однажды в его контору и сказал, что его отца, которому было 80 лет, привезли в Треблинку. Штангль ответил, что не может быть и речи о том, чтобы пощадить такого старика, но Блау сказал, что это понимает, однако подумал, что, может быть, можно накормить его и после этого отвести его в больничную палату, чтобы он умер там, а не в газовой камере. Штангль разрешил сделать это, и позже Блау вернулся, чтобы сказать спасибо, на что Штангль ответил: «Блау, ты не обязан благодарить меня, но можешь, если хочешь». Насколько должен был быть испорчен человек, чтобы приводить этот случай в качестве примера проявления благородства? Такое впечатление, что человек не в состоянии отличить хорошее от плохого.

Гегель определяет привычку как вторую натуру (Hegel: Enzyklopadie der philosophischen Wissenschaften 1, § 410). На мой взгляд, это показывает сущность привычки. Если говорить о различии между инстинктом и привычкой, то можно описать инстинкт как составляющую первой натуры (врожденное), а привычку как составляющую второй натуры (приобретенное, но настолько интериоризированное, что почти является инстинктом по спонтанности и неизбежности проявления). Разница между первой и второй натурой состоит в том, что вторая натура приобретенная и поддается изменениям.

Можно провести параллель с коммунизмом, особенно при сталинском режиме, когда не был четко сформулирован принцип фюрера, однако существовал не менее мощный принцип партии, т.е. отдельный человек должен был безоговорочно подчиняться партии и не было места для индивидуального мышления и ответственности. (Jf. Getty og Naumov: The Road to Terror)

Речь Гиммлера в Позене показывает, что массовое уничтожение воспринималось как грязная тайна нацистов: «между собой мы должны обсуждать это совершенно откровенно - однако мы не станем говорить об этом публично -... я думаю об очищении от евреев, истреблении еврейской нации. Большинство из вас должны знать, что значит сотня тел или пятьсот, или тысяча лежащих рядом. Вынести это и в то же время... и все же оставаться порядочными людьми, именно это закалило нас. Это славная страница нашей истории, которая никогда не была и не будет написана». (Цит. по: Ofstad: Var forakt for svakhet.) Видно явное противоречие между утверждением достойного славы, с одной стороны, и необходимостью вечно хранить тайну - с другой. Необходимость хранитъ тайну - не просто из стратегических соображений в какой-то определенный момент времени, но и в будущем - доказывает сознание того, что речь идет об аморальном действии. Кант формулирует принцип гласности для оценки законности действия: «Все действия, соотносящиеся с правами других людей, незаконны, если максима не может быть обнародована». (Kant.Zum ewigen Frieden, s. 381.) Кант утверждает, что это касается как нравственной, так и юридической оценки действия.

Например, инженеры, конструировавшие печи крематориев. Один из них, Мартин Клеттнер, в 1950 году даже пытался получить патент на печь, которую он, среди прочих, разрабатывал в Освенциме. (Pressac: Kremato rieovnene i Auschwitz, s. 116, 147, 160.)

Об этих врачах см. Lifton: The Nazi Doctors. Врачи, служившие в концлагерях, в свое время давали клятву Гиппократа, но делали диаметрально противоположное тому, в чем клялись, судя по всему, ничуть об этом не беспокоясь. Они вводили заключенным различные вещества, вирусы и бактерии, удаляли отделы головного мозга, пересаживали внутренние органы живых людей без наркоза, помещали их в барокамеры, кипящую и ледяную воду. Врачебная этика была полностью извращена. Разумеется, многие врачи отказывались проводить эксперименты, и никто из них не был наказан, им просто предложили заняться другой работой - однако большинство, судя по всему, не имело возражений.

В Освенциме многим заключенным делали татуировку номера на руке, этот номер заменял имя, таким образом, происходило еще большее обезличивание заключенных. Заметим, что татуировка являлась дополнительным ударом для ортодоксальных евреев, поскольку иудейские законы запрещают татуировки и т.п.: «Ради умершего не делайте нарезов на теле вашем и не накалывайте на себе письмен. Я Господь». (3-я книга Моисея 19:28; 5-я книга Моисея 14:1). Однако я сомневаюсь, что это было устроено специально, мне кажется, что татуировка, прежде всего, имела целью обезличивание и «упорядочивание».

Количество трудовых лагерей было так велико, что обычные немцы наверняка знали об их существовании. Но между трудовым лагерем, концентрационным лагерем и лагерем смерти существует огромная разница, и важно о ней помнить. Существовало более 10000 трудовых лагерей, и, хотя большинство лагерей находилось в Восточной Европе, обычные немцы должны были знать о них, поскольку, к примеру, только в Берлине и его окрестностях располагалось 645 лагерей. (Goldhagen: Hitler's Willing Executioners, s. 170f.) Даже если обычные немцы знали о существовании трудовых лагерей, концентрационных лагерей было значительно меньше, равно как и возможности узнать о том, что там происходило. Вряд ли многим было известно о лагерях смерти. Существование лагерей смерти пытались сохранить в тайне, все они находились в Польше и действовали относительно недолго - систематические газации начали проводиться весной и летом 1942 года, и большинство лагерей функционировали около полутора лет - поэтому нет оснований считать, что обычные немцы знали об этих лагерях Общее представление о концентрационных лагерях было значительно лучше того, чем они являлись в действительности, хотя о них и думали существенно хуже, чем о трудовых лагерях. Ни Гольдхаген, ни Гласе не учитывают этих различий и поэтому утверждают, что обычным немцам было известно обо всем этом, что, судя по всему, просто невозможно.

Browning: Ordinary Men. Гольдхаген в «Добровольных палачах Гитлеpa» сильно критиковал работу Браунинга, но в новом послесловии к изданию Ordinary Men 1998 года Браунинг дает достойный ответ. Я не специалист в этой области, однако работа Браунинга внушает мне большее доверие, чем книга Гольдхагена, поскольку утверждения Браунинга подкреплены доказательствами лучше, нежели постулаты Гольдхагена. См. также защиту Браунинга и критику Гольдхагена в Finkelstein Birn: A Nation on Trial.