Майкл Чабон - Вундеркинды

— Почему же тогда они назвались твоими родителями? Джеймс, какой в этом смысл?

— Они так сказали? — На лице Джеймса было написано искреннее удивление.

Я закатил глаза к потолку и прикусил губу, пытаясь восстановить детали разговора.

— М-м, да, вроде бы так и сказали. Но, вообще-то, я не помню.

— Ха, это что-то новенькое. О господи, вы даже не представляете — они такие обманщики. Не понимаю, как я мог дать миссис Воршоу их телефон?! Наверное, я был сильно пьян. — Он зябко поежился, хотя в ванной было тепло, даже душно. — Они ужасно холодные люди.

Я выпрямился на унитазе и внимательно вгляделся в его бледное и такое юное лицо с красивыми и одновременно неуловимо-размытыми чертами, всеми силами пытаясь поверить ему.

— Джеймс, что ты болтаешь? Этот человек твой отец. Вы же похожи как две капли воды.

Джеймс захлопал глазами и отвернулся. Помолчав секунду, он тяжело вздохнул и глубоко засунул руки в карманы своего «счастливого» плаща, способного отпугнуть любую удачу. Он снова посмотрел на меня — очень твердо и пристально — и произнес осипшим голосом:

— Похожи. И на это есть свои причины.

Я на мгновение задумался.

— Джеймс, — наконец сказал я, — выметайся отсюда.

— Поэтому она и ненавидит меня. Поэтому и заставляет спать в подвале, — он перешел на шепот, — в ужасной темной дыре.

— Ага, в ужасной дыре, — повторил я, зная, что он опять врет, — с крысами и пауками среди бочек с первоклассным амонтильядо [38] Выдержанный сухой херес. .

— Клянусь, — сказал Джеймс. Но он зашел слишком далеко и сам понимал, что увлекся. Его взгляд был устремлен в пол, и на этот раз он не поднял глаза. Эти двое внизу могли быть только его родителями и никем больше; даже если Аманда не говорила мне, что она его мама, то уж в разговоре с Айрин она точно назвалась матерью Джеймса. Я поднялся на ноги и решительно тряхнул головой:

— Все, Джеймс, хватит. Мне надоело слушать твои россказни.

Я взял его за локоть и подтолкнул к выходу. Он молча прошел по коридору и начал медленно спускаться по лестнице. Внизу я передал его в руки поджидавших родственников.

— Ты только посмотри на себя, — воскликнула Аманда, когда мы появились в гостиной. — Какой позор.

— Пошли, — буркнул Джеймс.

— Что это на тебе? — ужаснулась Аманда, окидывая его взглядом с головы до ног. — Я же выбросила этот плащ на помойку.

— А я его достал. — Джеймс пожал плечами.

Она повернулась ко мне. Впервые с момента нашей встречи я увидел, что Аманда Лир по-настоящему расстроена.

— Профессор Трипп, надеюсь, он не ходит в этом на занятия.

— Нет, ну что вы. Никогда раньше не видел этого плаща.

— Пойдем, Джимми, — сказал Фред и, шагнув к Джеймсу, обхватил его тощую руку чуть повыше локтя. — Мы и так причинили массу неудобств этим добрым людям. До свидания, Грэди, спокойной ночи.

— До свидания. Рад был познакомиться. — Я вежливо улыбнулся. — Позаботьтесь о Джеймсе, — добавил я и мгновенно пожалел о сказанном.

— О да, мы о нем позаботимся, — заверила Аманда. — Можете не беспокоиться.

— Пусти меня, — прошипел Джеймс, пытаясь высвободиться из железной хватки Фреда. Но пальцы старика крепко впились ему в руку. Он протащил Джеймса через гостиную и резко распахнул дверь на улицу, собираясь вытолкнуть его в непроглядную ночную тьму. Уже стоя на пороге, Джеймс обернулся. Он посмотрел на меня многозначительным взглядом и скривил губы в саркастической усмешке.

— Братья Вандеры, — сказал он.

Затем родители торопливо проволокли его через двор и, точно похитители младенцев из дешевого боевика, без особых церемоний затолкали на заднее сиденье своего красивого автомобиля.

Проводив Джеймса, я снова поднялся наверх и остановился на пороге спальни Сэма. Я смотрел на залитую лунным светом комнату и на смятую постель, она выглядела опустевшей и невероятно холодной. Мне захотелось лечь в эту покинутую постель. Я вошел в комнату, прикрыл дверь и зажег свет. Через несколько лет после смерти Сэма его комната в доме на Инвернесс-авеню была переделана в мастерскую для Айрин, но комната в загородном доме навсегда осталась спальней Сэма, и все в ней выглядело так, как при жизни этого давно ушедшего мальчика. Старое потертое покрывало по-прежнему лежало на кровати, нарисованные на нем лихие ковбои на лошадях с развевающимися гривами по-прежнему бросали свои тугие лассо. На книжной полке, висящей над письменным столом, стояли книги Сэма. Я прочел несколько названий: «География Канады», «Путешествие на Луну», «История военно-морской академии», «Космический хирург» Лема Уолкера. Письменный стол, шкаф и кровать составляли гарнитур, резной узор в виде переплетенных канатов и кренгельсов, судя по всему, означал «морской» стиль. Все вещи были потрепанными и выцветшими, на обоях проступила плесень, на мебели повсюду виднелись следы работы термитов. Ирвин и Айрин никогда не говорили о том, чтобы превратить комнату Сэма в нечто вроде алтаря или музея их погибшего сына — их единственного родного ребенка, — но тем не менее факт оставался фактом: они сохранили комнату в неприкосновенности, не изменив в ней ни одной детали. Некоторые из его старых вещей: пластмассовая коробка с морскими камушками и ракушками, статуэтка Кали, трехцветное знамя школы Резенштейна, где учился Сэм, — также перекочевали из питсбургского дома в Киншип.

Я опустился на узкую кровать и, откинувшись, упал на скомканное одеяло. Когда я попытался закинуть на кровать ноги, моя здоровая лодыжка зацепилась за какую-то веревку. Я снова сел и обнаружил, что запутался в лямках рюкзака. Взглянув на забытый рюкзак Джеймса, я поморщился и прикусил губу, внутри у меня шевельнулось острое чувство вины: нельзя было позволять этим привидениям увозить его в своем сером автомобиле-призраке.

«Прости меня, Джеймс». Я сунул руку в рюкзак и вытащил рукопись. «Парад любви». Закинув ноги на одеяло, я прислонился головой к деревянной спинке кровати. Дом Воршоу затих, погрузившись в сон. Свет стоящей на тумбочке лампы окутал меня непроницаемой стеной, словно отделив от внешнего мира. Я поудобнее устроился на постели Сэма и начал читать.

Действие романа разворачивалось в сороковых годах двадцатого века, в каком-то мрачном захолустном городке, затерянном среди столь милых сердцу Джеймса Лира унылых просторов Центральной Пенсильвании. Главный герой, Джон Игер, восемнадцати лет от роду, живет в полуразвалившемся доме на берегу грязной речушки вместе с отцом, водителем автопогрузчика на зейтзовской фабрике манекенов, и дедом, старым паразитом по имени Гамильтон Игер, который появляется в самом начале романа: на странице номер три дедушка подкладывает яд в миску маленького китайского мопса — любимой собачки мальчика. Мама Джона, болезненная молодая женщина, работавшая посудомойкой в фабричной столовой, умерла прошлой весной от пневмонии. «Ты красивый мальчик», — были ее последние слова, обращенные к сыну.