Том Роббинс - Свирепые калеки

Когда сестры вернулись (за Боб поспешала Мария Первая, весьма желающая знать, что станется с ее драгоценным подсластителем), Свиттерс высыпал сахар в ведро с водой и размешал его рукоятью грабель. А затем подставил ведро прямо под судорожно подергивающуюся морду, но измученное животное сделало лишь пару глотков, не больше. Все затаили дыхание. Осел икнул – и снова принялся лакать. Смесь ему явно пришлась по душе, однако бедолага просто-напросто не мог поглощать ее достаточно быстро и в таких количествах, чтобы добиться нужного терапевтического эффекта.

– О'кей, Боб, придержите благородное четвероногое. Пиппи, готовьтесь лить.

С этими словами Свиттерс соскользнул с ходулей на костлявую спину и утвердился верхом – ни дать ни взять Дон Кихот, выезжающий на битву.

– А подать сюда ветряные мельницы! – заорал Свиттерс, ухватив руками слюнявую морду снизу и сверху, и с трудом раскрыл ослу пасть, разъединив зеленовато-желтые зубы. – Фыо! Да я в сравнении с тобой просто образчик стоматологической элегантности, приятель. Ну же, Пиппи, лей. Лей!

– Assez? [216]

– Нет. Еще. Все ведро, будь оно неладно. Но не так быстро, вы же не хотите утопить бедолагу.

Осел мужественно сопротивлялся; Свиттерс, подпрыгивая вверх-вниз, походил на клоуна с родео; но наконец им удалось-таки вылить почти всю подслащенную воду в ослиную глотку. Красавица-под-Маской поддержала для Свиттерса ходули, и тот не без труда перебрался на них. Осленок ревел – ревел вполне себе убедительно; его рвало, словно бедняга пытался извергнуть из себя до капли все, что закачали в его цистерну. Спустя минуту-другую, однако, он успокоился и вроде бы смутно осознал, что демон благополучно изгнан. Люди тоже заметили, что икота прекратилась. Исцеленный пациент засунул голову в ведро полизать остатки сахара – и все зааплодировали.

Присоединилась к овациям и Домино, что подоспела к месту событий как раз в тот момент, как Свиттерс оседлал своего икающего скакуна.

– Incroyable! [217]– воскликнула она. – Да вашим талантам просто конца-краю нет! – Монахиня изобразила льстивое подобострастие.

Пошаркав ходулями, он неуклюже подскакал к монахине, так, чтобы оказаться с ней лицом к лицу.

– Свиттерс, – проворчал он, словно бы грубовато-смущенно представляясь незнакомке. – Привитая склонность: мальчик на побегушках; разъездной посланник доброй воли от пивоваренной компании «Редхук», Сиэтл, Вашингтон; и, – он снял шляпу и попытался изобразить придворный поклон, что на ходулях не так-то просто, – ветеринар, специалист по крупным животным.

(Позже, как-то раз, возможно, даже в тот же вечер за ужином, Свиттерс признается, что этому средству от икоты научила его бабушка. А до или после того, как научила его справляться с детской хандрой при помощи Бесси Смит, [218]Мадди Уотерса [219]и Биг Мамы Торнтон? Надо же, забыл.)

Наслаждаясь ли моментом, или надеясь еще больше продвинуться на пути снискания благосклонности Домино, Свиттерс взмахнул шляпой, комично пародируя рыцарский жест, как если бы картинно посвящал ей, прекраснейшей из дам, свою победу. При этом он развернулся задом к ослу – зад сей оказался чересчур близко на ослиный вкус, – и ровнехонько в это самое претенциозное мгновение неблагодарная тварь взбрыкнула задними ногами, одно из копыт ударило только воздух, зато второе с силой вмазало в правую ходулю Свиттерса, и тот полетел головой вниз.

Домино метнулась вперед поддержать его. Однако недооценила силу инерции – и оба рухнули наземь, Свиттерс – поверх нее. Монахиня лежала на спине. Он лежал лицом вниз, упершись мужественно выступающим подбородком чуть выше ее прелестно вздернутого носика. В положении столь неправильном встретиться взглядами они, конечно же, не могли, так что Свиттерс несколько секунд пялился на каменистую почву сразу за ее макушкой – пока не пришел в себя.

– Вы в порядке? – осведомился он, опасаясь шевельнуться.

– Oui. [220]Ara. О-ля-ля! – Домино нервно рассмеялась. – Я пыталась не дать вашим ногам коснуться земли.

И ей это удалось. Носки его кроссовок упирались ей в голени.

– Вот как! – произнес Свиттерс. – Стало быть, вы все же верите в проклятие.

По-прежнему не двигаясь, он чувствовал, как ее половина лица жарко вспыхнула под его половиной лица. А еще он ощущал ее тело – надо же, придавлено его тяжестью и вместе с тем такое жизнерадостно-упругое. Она казалась мягкой, точно зефиринка в форме кролика, и при этом несгибаемой, как футон. Ее сбивчивые оправдания – дескать, она поступила так только ради его спокойствия, – по большей части утонули в ложбинке у его шеи – и в озабоченном гомоне столпившихся вокруг пахомианок.

Примерно тогда же – спустя секунд десять от силы – Свиттерс почувствовал, как его писчее перо регенерации пробудилось к жизни – и в чернильницу потоком хлынули алые чернила. Пресловутое перо покоилось на ее животе, неподалеку от выгнутой впадинки ее пупка, – ни дать ни взять яичко, закипающее в своей мяконькой кастрюльку – и примерно на таком же расстоянии от той жизненно-важной области и предела стремлений мужчины, что на баскском языке (Свиттерс бы это авторитетно подтвердил) называется emabide, а иногда – ematutu. Впрочем, уж что бы там ни располагалось по соседству и уж как бы оно ни называлось по-баскски, Свиттерсов зачинающий шомпол с каждой секундой все больше отвердевал и вставал все перпендикулярнее; иначе говоря, вел себя как гидравлический домкрат, грозя, чего доброго, приподнять владельца над распростертой монахиней и оставить висеть в воздухе, точно тарелку на стержне, точно коклюшку на веретенце.

У Домино такие круглые щеки. Милые, славные круглые щечки, к которым так хочется прижаться своей щекой и так застыть на мгновение, а потом слегка потереться – как любящая мать трется щекой о попку своего малыша или подросток прижимается щекой к прохладной, зрелой дыне, краем носа вдыхая ее сочный, мускусный, фруктовый аромат. Вот такие щеки были у Домино, и Свиттерс, посмотрим правде в глаза, примерно так порой на них и реагировал, но, естественно, никогда не поддавался искушению – да, собственно, и сейчас, увы, толком поддаться ему не мог, невзирая на уникальную возможность, – ибо щеки его приземлились в нескольких дюймах к северу от ее щек, и положение «щека-к-щеке» было вполне достижимо, стоило лишь сдвинуться чуть ниже, но посредством этой миграции на юг, грубо говоря, морковка оказалась бы в опасной близости от кроличьей норки.

А так, как есть, он, можно сказать, крепился к низу ее живота словно на упругой пружине: того и гляди перепрыгнет через курятник без помощи рук и ног. Вне всякого сомнения, Домино не осталась в неведении касательно пресловутой выпуклости – да ее едва насквозь не проткнуло: монахиня на палочке, одно слово, – и, видимо, поэтому-то и примолкла, напряглась и вроде бы даже дыхание затаила. Его собственное смущение постепенно превращалось в панику; он уже отказался от идеи попробовать проткнуть пузырь, мысленно представляя себе самые что ни на есть антиэротические картины (например, мать, страдающую желудочным гриппом, или шпица за попыткой оттрахать диванную ножку): вместо того, упершись ладонями в землю, он соскользнул с Домино и перекатился на спину. Итак, его талантам просто конца-краю нет?