Том Роббинс - Свирепые калеки

– Накал страстей; ключевое слово – «кал», – пробормотал себе под нос Свиттерс, преисполнившись еще большего омерзения.

Но едва они поднялись выше по реке и Пукальпа осталась позади, как грязи стало меньше, словно бы весь городской мусор и нечистоты поспешали вниз по течению на фестиваль отбросов «Добро пожаловать к Дохлым Псам». Подобно всем рекам джунглей, Укаяли то и дело заиливалась, хотя в сезон «засухи» – меньше, чем обычно (как Свиттерсу вскорости суждено было узнать, дождь все равно шел раз в день, а то и дважды), а два часа спустя путешественник уже имел удовольствие наблюдать рыб и черепах, а порой и дно: Укаяли была неглубока. Зато широка – кое-где разливалась более чем на милю. Ровный обширный поток изгибался то туда, то сюда, петлял змеей, снова и снова возвращался по собственным следам, так что в результате длина его во много раз превышала расстояние по прямой от истока в Южных Андах до того места, где он впадал в реку Амазонку далеко на севере под Икитосом. В целом Укаяли размерами не уступала Миссисипи, если не превосходила оную. Тот факт, что немногие североамериканцы о ней слышали, не должен никого шокировать: по данным социологического исследования 1991 года, шестьдесят процентов жителей США не смогли отыскать на карте Нью-Йорк.

Мысль о том, что он мог бы слетать в Бокичикос и обратно за один деятельный вечер, а не гоняться за собственным хвостом, медленно продвигаясь по петлям гигантского жидкого кренделя, могла бы еще сильнее распалить неприязнь Свиттерса к повстанцам с их особым талантом (типичным для такого рода группировок) бабахать по самым неподходящим мишеням, но к тому времени он уже примирился с магическим и таинственным путешествием и даже подумывал (пожалуй, под влиянием несмелого заигрывания с католичеством), что это ему – заслуженное наказание за некий особый грех, о котором лучше не думать.

Вне всякого сомнения, одной из ключевых черт этого гипотетического воздаяния была жара, дающая грешнику возможность загодя почувствовать все прелести парилки, которую в определенных кругах сулят тем, у кого с моралью не все в порядке. (Несомненно, в аду будет еще как влажно! Трудно представить себе приговоренного грешника, что радостно сообщает: «Ну да, здесь внизу двести шестьдесят градусов, верно, зато жар сухой».) Свиттерс лениво развалился на лежанке из картонных коробок, сооруженной для него под навесом, соломенная крыша обеспечивала тень – но не прохладу. Зной отскакивал от мерцающей поверхности воды, словно векторы из открытой микроволновки, причем отскакивал точнехонько в лодку, навес там или не навес. По мере того как день близился к вечеру, становилось все жарче; Свиттерс чувствовал – спасибо, что не слышал! – как пот ручейками струится вниз в резиновые сапоги. Завтра он поплывет, разоблачившись едва ли не догола – как Инти и его ребята. Да, так тому и быть – пока не налетит гнус.

Редкозубый шкипер «Пресвятой Девы Звездных Вод» восседал на корме, держа руку на румпеле/дросселе подвесного мотора, закатив глаза так, словно разглядывал собственный мозг. «Углядел что-то интересное, а, Инти? Со стороны кажется, будто лобная доля малость увеличена».

На носу расположились еще двое индейцев – мальчишки лет четырнадцати. Или двадцати четырех. В сезон дождей, когда Укаяли частенько выходила из берегов, в воде громоздились ветки, бревна, сучья, деревья целиком (с кронами, птичьими гнездами и всем прочим), тут и там вода вскипала на быстрине и бурлили гигантские водовороты – такие с легкостью заглотят лодчонку «джонсон» и не выплюнут вплоть до закрытия. Но сейчас река была сонной и ленивой, точно девятиклассники на уроке алгебры, высматривать было нечего – разве что чужая лодка проплывет, да и с теми «Дева» сталкивалась нечасто, но мальчишки все равно несли вахту – возможно, упражняясь в преддверии экскурсий более оживленных.

На корме рядом с Инти хранили несколько канистр с бензином; близость к ним, похоже, никак не отражалась на привычке капитана курить уродливые, скатанные вручную сигареты – одну за другой. На носу, где обосновалась команда, валялись несколько мачете, рыболовная снасть, банка пальмового масла, жаровня из пустых жестянок, пара горшков (закопченных так, что хоть сейчас – на кулинарное «минстрел-шоу» [34]) и плетеные корзины с запасом кукурузы, бобов и бананов. Там же притулились три бутылки с писко, и, переводя взгляд с выпивки на Инти и обратно, Свиттерс почувствовал, что его душевный небосвод омрачило темное облако тревоги. Точно так же настораживала его одна из продовольственных корзин, которая раскачивалась и подпрыгивала на месте. Свиттерс от души надеялся, что ничего более прыткого, нежели курица-другая, в ней не содержится.

Под навесом, затеняющим картонный шезлонг, помещался багаж Свиттерса: гигантский складной саквояж для одежды, чемодан крокодиловой кожи, компьютер и необычная клетка с Моряком. А также рулон противомоскитной сетки, в котором, к вящему своему ужасу, Свиттерс различал дыры настолько здоровенные, что через них с легкостью прошествует москитка-примадонна, звезда мировой величины, и большая часть ее свиты.

Когда спустя час после отплытия один из мальчиков открыл крышку раскачивающейся корзинки и явил взгляду детеныша оцелота, Свиттерс на мгновение позабыл о своих тревогах и неохотно позволил себе улыбнуться.

Если не считать рокота подвесного мотора, что тащил «Деву» вверх по реке со скоростью примерно шесть узлов в час против вялого в это время года течения, тишину на реке не нарушало ни звука, так что, когда из живота Свиттерса донеслось громкое, протяжное, умоляющее урчание, все, кто был на борту, включая оцелотенка и попугая, склонили головы набок и прислушались.

– Звонок на ленч, – с надеждой возвестил Свиттерс. И – без малейшего эффекта.

Он демонстративно похлопал себя по животу.

– Comida? [35]– предположил он лаконично, воздерживаясь от плеонастического многословия.

Ответа опять не последовало.

Прикинув на глаз положение солнца, Свиттерс решил, что времени – одиннадцать часов утра, и выполненные по индивидуальному заказу часы подтвердили эту версию. То есть плывут они вот уже шесть часов без единого перерыва на кофе. Неудивительно, что его толстая кишка самозабвенно распевает арии из третьеразрядных слезливых опер. Однако, по всей видимости, у индейцев было твердое правило не обедать до полудня, и Свиттерс, крайне чувствительный к ярлыку мягкотелого, изнеженного янки, решил не нарушать местных обычаев. Он сглотнул слюну и принялся ждать.

В смысле развлечений ландшафт мог предложить немного. Вдоль восточного берега (рассмотреть далекий западный было трудновато) джунгли давным-давно расчистили, освобождая место для скотоводческих ферм. Увы, лесная, высоложенная дождями почва не могла питать травяной покров дольше года-двух. Когда пастбища истощались, скотоводы расчищали новый участок джунглей и перебирались дальше, оставляя не оправдавшие себя луга жариться под тропическим солнцем; почва отвердевала и превращалась в пустошь настолько безжизненную и безобразную, что Т.С. Элиот непременно вдохновился бы начать все сначала и, чего доброго, пристыдил бы любителей повторять «Да здравствует народ!», заставив пересмотреть свой лозунг, – хотя события в Боснии, Руанде и Беверли-Хиллз [36]не слишком-то умерили энтузиазм сих подвижников относительно рода человеческого. Он непременно опишет эту сцену Сюзи в следующий же раз, как она попросит прокатить ее в «Макдоналдс» (Аррргх! Ни о Сюзи, ни о «Макдоналдсе» – к слову сказать, оба раза он отдал предпочтение рыбному сандвичу – в настоящий момент Свиттерсу вспоминать не хотелось.)