Том Роббинс - Свирепые калеки

Да, бесспорно, кружную поездочку в жаркие, влажные, клопастые, дождливые джунгли Амазонки, при всей ее чрезмерной прыткости, он переживет. Вот фильм, что крутили во время полета, – дело другое.

Это был один из так называемых остросюжетных приключенческих фильмов, где остросюжетность состоит главным образом в том, что зритель никогда не знает, пройдет ли между двумя мощными взрывами девяносто секунд или целых две минуты. В таких картинах небо редко бывает синим подолгу. Черные клубы дыма, оранжевое пламя, многоцветные гейзеры разлетающихся во все стороны обломков заполняли экран через неравные промежутки времени, а в фонограмме треск, рев, грохот сокрушаемой материи соперничали с музыкой, хотя заметно уступали выстрелам и воплям. И Маэстра, и Сюзи порой смотрели подобные фильмы, потому что полагали, будто Центральное разведывательное управление примерно такой жизнью и живет. Глупые девчонки!

Свиттерс выдержал с полчаса, после чего сорвал с головы наушники, залпом осушил бокал и повернулся к сидящему рядом высокому жилистому латиноамериканцу с резкими чертами лица, в костюме в сине-белую полоску.

– Поведай, амиго, – проговорил Свиттерс достаточно громко, чтобы голос его пробился сквозь наушники соседа, – знаешь ли ты, отчего фильмы из серии «бум-шмяк» настолько популярны? Знаешь ли ты, отчего молодые мужчины, в частности, так любят – просто обожают! – смотреть на взрывы?

Латиноамериканец тупо уставился на Свиттерса. Даже наушник сдвинул – правда, только с одной стороны.

– Это свобода, – радостно пояснил Свиттерс. – Свобода от материального мира. Подсознательно люди ощущают себя словно в ловушке в рамках современной культуры с ее зданиями-тюрьмами и неумолимой лавиной потребительских товаров. Так что при виде того, как все это дерьмо разносят на куски самым что ни на есть бесшабашным образом, они испытывают чувство освобождения – такое же, какое греки получали от своих трагедий. Экстаз духовного раскрепощения.

Латиноамериканец улыбнулся, но не то чтобы приветливо. Такой квазиулыбкой улыбаются маленькие собачки на задних сиденьях припаркованных автомобилей за секунду до того, как зальются истерическим лаем и попытаются прогрызть стекло. «Верно, не понимает», – подумал Свиттерс.

– Вещи. Cosas. Вещи присасываются к душе человеческой, точно пиявки, и выпивают сладость, и музыку, и первобытную радость ходить по земле ничем необремененным. Comprende? [13]Под неодолимым давлением извне люди обосновываются в каком-то постоянном месте и заполняют его всяким барахлом, однако в глубине души они ненавидят эти строения, а барахла просто до смерти боятся, потому что знают: вещи контролируют их, ограничивают их передвижение. Вот почему им так нравится «бум-шмяковая» кинематография. На символическом уровне такие фильмы уничтожают их неодушевленных тюремщиков и разносят стены всех ловушек, какие есть.

Разболтавшись не на шутку, Свиттерс уже наладился изложить свою теорию касательно самоубийц-подрывников, а именно: исламские террористические группировки успешно привлекают добровольных мучеников именно потому, что молодые люди получают шанс, закрепив на себе взрывчатку, разнести вдребезги ценную общественную собственность. Упоительное чувство власти: бум! шмяк! Если бы тем же молодым людям предложили принести себя в жертву, волочась сзади за автобусом или сунув мокрый палец в розетку, добровольцев бы существенно поубавилось. «Между прочим, – мог бы добавить Свиттерс, – а знаешь ли ты, что нет в мире такой вещи, как «дребезга»? Это слово существует только во множественном числе». Однако ничего подобного он не сказал, потому что латиноамериканец заскрежетал на него зубами. Бесспорно, образ весьма странный – скрежетать зубами на кого-либо; но именно это сосед и делал, причем скрежетал отчетливо и с такой силой, что черные кустистые усы топорщились и ходили ходуном – ни дать ни взять аттракцион для любящих острые ощущения кукурузных крошек. Свиттерсу ничего не оставалось, кроме как пробуравить зубастого «свирепым, гипнотическим взглядом зеленых глаз», пользуясь формулировками отдельных лиц. Он уставился на латиноамериканца так свирепо – если не гипнотически, – что тот со временем перестал скрежетать зубами, нервно сглотнул, отвернулся и на протяжении всего путешествия старательно избегал Свиттерсова взора.

Если не считать этого, полет прошел без происшествий.

В понедельник, в два часа ночи, Свиттерс прибыл в международный аэропорт «Хорхе Чавес». Голова его тупо ныла. Он вообще был подвержен умеренным мигреням, а воздушные перелеты их явно стимулировали. Потягивая «Кровавую Мери», он почитал отчеты разведуправления о партизанском движении в Перу – не помогло. Боль в области глаз резко обострилась в процессе улаживания формальностей с «таможенной очисткой» Морячка. Если бы не документы (фальшивые, разумеется), подтверждающие, что он, Свиттерс, временно прикомандирован к посольству Соединенных Штатов, он бы, чего доброго, проторчал там до Рождества. Что ж, случается, что и в Лэнгли работают на совесть.

Таща задрапированную клетку с попугаем в правой руке, левой Свиттерс направлял багажную тележку, ловко маневрируя между группами угрюмых личностей в коричневой форме и с автоматами за плечами. Это была Policia de Turismo, так называемая туристическая полиция; в ее обязанности входило охранять иностранных туристов от карманников и прочих любителей выхватить или порезать сумочку, от грабителей, мошенников, бандитов и революционеров, которые в Лиме ну просто кишмя кишели – что семечки в тыкве.

Бывало, что проблемой становились и сами полицейские. (Во время своей последней поездки в Южную Америку Свиттерс был вынужден выстрелить в полицейского в Картахене, Колумбия: тот попытался его ограбить, угрожая пистолетом. Полицейский выжил, но Свиттерса до сих пор мучили ночные кошмары: он слышал во сне неправдоподобно громкое эхо своей «беретты» – он выстрелил мерзавцу в запястье, чтобы разоружить его, – и еще его вопли: Свиттерс раздробил подонку обе коленные чашечки, чтобы тот никогда больше не нападал на жертву, прикрываясь полицейской бляхой. Свиттерс считал, что стражи порядка, сами нарушающие закон, заслуживают приговора в два раза более сурового, нежели гражданские лица, совершившие те же самые преступления, поскольку работник правоохранительных органов, ставший преступником, не только предает священное доверие общественности – он подрывает само понятие о справедливости и правосудии. Бесчестный полицейский – точно такой же Иуда, как и тот, кто продает врагам государственные тайны, и должен понести соответствующее наказание.)

В «Гран Отель Боливар» туристическая полиция наблюдалась даже в видавшем лучшие дни, однако по-прежнему роскошном вестибюле. В большинстве своем стражи порядка дремали в выгоревших мягких креслах. Один – тот, что на ногах, – подозрительно нахмурился при виде завешенной пирамиды Моряка, но предпочел воздержаться от расследования, и Свиттерс зарегистрировался без дополнительных проволочек.